Хирургическое вмешательство
Шрифт:
– Ой, как жить охота… - пробормотал Даниль. – Маловато будет. Да и сам я какой-то маловатый…
Ксе уже знал, в каких случаях Сергиевский начинает к месту и не к месту разоряться на цитаты. «Он паникует», - понял жрец, и мысль лихорадочно заработала. Секунду назад интуиция подсказала ему правильный шаг: Данилю, похоже, становилось легче от того, что с ним кто-то разговаривал. Ксе не имел силы помочь делом, но хоть как-то надо было Даниля поддержать.
– Если б у тебя было тело, я бы мог тебя пнуть, - решительно сообщил жрец. – Но поскольку ты его куда-то сныкал, я просто скажу: Даниль, кончай дурить и сделай что-нибудь! Нельзя же просто так ждать…
Даниль горько
– Ты, Ксе, все-таки внутри железный, - сказала светлая сила, державшая их в ладонях, - а я нет.
«Тогда почему ты не сбежишь?» – подумал Ксе, но ничего не сказал.
– Я делаю! – обиженно добавил аспирант.
– Я сам с трудом понимаю, что я делаю, но я делаю!
– Держись, - сказал Ксе.
– А что еще остается?
Эрик Юрьевич докурил сигарету и отправил бычок в сугроб. Даниль беспомощно смотрел на него; из последних сил он пытался надеяться, но ничего не выходило из этой затеи. С точки зрения Ящера он был кругом неправ: поступок его выглядел нелепым капризом, в то время как Лаунхоффер всего лишь выполнял свой долг. Корректный ученый, в заботе об экологии тонкого мира он устранял негативные последствия эксперимента. «Гринпис, блин, - с истерическим весельем подумал Сергиевский. – А я главный правозащитник, йоптыть, за ядерные отходы грудью на амбразуру полез. Ну не идиот?»
– Весьма достойно, - сказал Эрик Юрьевич; он почти улыбался, и на миг Даниль с дрожью ожидания подался вперед, но взгляд Лаунхоффера оледенил его. – Коллега, дискуссию мы проведем позже.
– Но это же не… - жалко начал Даниль – и осекся.
Оцепенел.
...Будто бы пространство искривлялось, меняя свойства: оснеженный лес за спиной Ящера вздрогнул – неестественно-легко, как на некачественной видеозаписи; в наступившем полном безмолвии воздух поплыл, точно от жары, смазались контуры предметов, плеснули вверх и в стороны какие-то ненормальные тени. Наваливался и сковывал страшный холод, одинаково мертвивший плотный и тонкий миры.
Замирая от жути, Даниль смотрел, как медленно изламывается линия горизонта – подымается, вздыбливается, выгибаясь контурами гигантских крыльев… Здесь заканчивался страх: осознав, что возникло перед тобой, нужно было либо упасть и умереть от страха, либо совершенно забыть о нем.
«Это дракон. Я увидел дракона…»
«А ведь меня предупреждали, - подумал Даниль почти спокойно. – Как интересно. Это тоже система управления».
Вторая координирующая программа демонстрировала свои возможности – и весь адский зверинец казался не опасней конструктора Лего. Даниль уже не мог бояться и чувствовал лишь глубокое изумление: ему и в голову не приходило, что подобное возможно. Скорее всего, он что-то неправильно понимал: чудилось, что дракон Лаунхоффера управляет не существами или стихиями, а самими физическими законами. Изменялась структура пространства и времени, распаковывались дополнительные измерения, часть мира замыкалась в кольцо, в ловушку, из которой не было выхода. Иначе пел аккорд микроскопических мировых струн; считанные кубические километры то ли вышвыривало в иную вероятность, то ли вовсе создавало для них новую, в которой было принципиально возможно все…
«Бред какой-то, - отстраненно подумал Даниль. – Впрочем, хрен с ним. Но когда оно проявится до конца, меня точно размажет...»
Эрик Юрьевич оглянулся, поморщился и достал вторую сигарету. Очевидно, темпы активации программы его не устраивали.
– Даниль, - сказал он. – Я занят. Не мешай.
– Да?.. –
И ничего не стало.
Ни дракона, ни перекроенных вероятностей, ни многоголового чудовищного бога, в которого превратился адский зверинец, ни функциональной имитации стихий, наскоро слепленной Данилем. Лаунхоффер стоял на снегу, один, и смотрел куда-то за спину аспиранту. Даниль не помнил, когда и как успел воссоздать себе плотное тело, сам ли это сделал вообще; он не успел даже понять, что снова вышел в физический мир, когда обернулся, следуя за взглядом Ящера.
Рядом стояла Алиса Викторовна.
Смотрела огромными, в пол-лица, расширенными глазами; в них, бесцветных, отражалось сияние снега, и испуганное лицо Вороны озарял ясный свет.
Изумленно завертел головой Ксе, вцепился в него золотоволосый Жень, что-то спрашивая, Менгра-Ргет недоуменно переглядывался со своим богом, а они все смотрели друг на друга.
Молча.
Потом Эрик Юрьевич повернулся и пошел к лесу.
На десятом шаге он исчез, уйдя куда-то через совмещение точек, и только тогда во вселенную вернулись звук и движение; разошлась пелена облаков, улыбнувшись светлой голубизной неба, зашумел ветер и медленно-медленно начал падать снег.
Из-за створки ворот показался Андрей Анатольевич. Похоже, минуту назад он находился где-то в инстанциях, потому что на сером пиджаке его темнели потускневшие от времени орденские планки. Простое лицо Ларионова было задумчивым и печальным.
Ворона глянула на него, открыла рот и уронила шаль.
Орденоносный ректор, поддернув брюки, осторожно присел, поднял шаль и укутал плечи растерянной Алисы Викторовны. Легонько прижал ее к себе.
Даниль закрыл глаза и осел в снег; хотелось лечь и уснуть на пару недель прямо здесь.
– Лисонька, - сказал Андрей Анатольевич вполголоса, серьезно и нежно. – Я думаю, что мы должны этим людям.
Эпилог.
В коридорах клиники было прохладно и серо; за огромными окнами сверкал теплый март, но дневной свет не хотел заглядывать сюда, тесниться между хмурыми стенами. Даниль опустился на липкую дерматиновую кушетку и уставился на замок сцепленных пальцев. Он не смотрел на проходящих мимо посетителей и сестер, и поднял голову, только услышав робкое:
– Вы, Данила?
– Елена Максимовна? – неуверенно вспомнил он.
– Здравствуйте, - тихо сказала старушка.
Мать Аннаэр похудела, осунулась и стала седой как лунь. Руки ее оттягивали пакеты с фруктами и соками – тонкого пластика, надорвавшиеся от тяжести. Елена Максимовна поставила сумки на пол и присела рядом с Сергиевским.
– Спасибо, Данила, что вы Анечку навещаете, - так же тихо, точно стесняясь своего голоса, сказала она. – Я уж… У нее ведь никого нет, кроме меня, ни друзей, ни подруг. Все с кем-то перестукивалась по компьютеру-то, а где они? Лилиана Евгеньевна вот приходила…
– Евстафьевна, - поправил Даниль, глядя в пол.
Елена Максимовна помолчала.
– Как она? – спросила с затаенной тоской.
Сергиевский вздохнул. Он долго и многословно мог бы объяснять, что случилось с Аннаэр, он понимал в этом больше, чем ее лечащий врач, но зачем оно Елене Максимовне? Ей бы услышать сейчас, что Анечке лучше, что она идет на поправку и скоро выпишется…
– Вы бы сумки не таскали, - невпопад сказал Сергиевский. – Я уж целый грузовик приволок.
Елена Максимовна поблагодарила; она напоминала Данилю грустную мышку. Он помялся и сказал, надеясь, что старушка не будет допытываться о подробностях: