Хищники царства не наследуют
Шрифт:
– Сколько бабулек не гоняют, а они всё торгуют снедью, – восхитился Балыков и стал жевать пирожок. Викуша с неудовольствием наблюдала за тем, как Табеев методично пожирает выпечку. Он брал двумя пальцами каждый жареный пирожок с повидлом и, дважды дернув шеей, заглатывал его. Когда очередь дошла до пирожков с капустой, зрелище стало невыносимым, потому что капуста вываливалась из огромного рта Табеева и повисала на нижней губе, подбородке и воротнике верзилы. Закончив трапезу, он взял белое вагонное полотенце и вытер жирные руки и лицо. Удовлетворенно рыгнул в кулак. Это и загнало впечатлительную Вику на верхнюю полку.
– Расскажи при Вике, что тебе удалось узнать о шамане и о месте, куда мы едем, – попросил Балыков, закрыв плотно дверь купе.
Табеев не любил многословия. Покашляв, размяв шею и плечи круговыми движениями, словно перед спаррингом, Тамерлан рассказал,
– Имя у нее красивое. Алтансэсэг, – мечтательно сказал Табеев, а Балыков хитро стрельнул глазами на Вику. – Она провела рукой по моей башке, а потом…
– Можно не продолжать, – предупредил Балыков и заржал, но Табеев закрыл глаза и произнес неожиданно тоненьким голосом:
– Она сказала так тихо … Я в точности слова запомнил: «Тебе тоже помощь нужна, приходи ночью на полную луну выпить лунного сияния, уйдут боли в голове, не будет опухоли». Тело у нее худое и мосластое, а горячее, как печка. И рука горячая.
Балыков покашлял.
– Разве у тебя есть опухоль? – спросила Викуша, свесившись со второй полки.
Табеев взял ее за руку и приложил ладонь к своему лбу. Жест оказался неожиданно нежным.
– Тут была. Я так рассудил: если жена шамана может сделать такую штуку, то от шамана круче чудес жди. Но сам Орчун не понравился мне. Занудный, и воняет от него… От шкур и шапки кожаной несёт.
– Святая немытость, – поддакнул Балыков.
Табеев подробно все рассказал шаману, даже прочитал записку Горшенёва, чтобы не перепутать ничего. История проклятых денег графа Бутурлина Шамана не удивила. Не вынимая изо рта трубки, он сказал, что в середине девятнадцатого века недалеко от этого места было поселение ссыльных преступников. От них не осталось никаких следов, только школа деревянная, погост и на нем церковь трехкупольная с каменным низом. Сказал, что жила в те времена шаманка Юмдолгор, что означало «Светлая мать». Имя дали ей в насмешку. Потеряла она себя, вступала в связь с мужчинами. А то тело, что мужчина осквернил, добрые духи не посетят. Перестала Юмдолгор провожать души умерших в Верхний Мир, не откликались на ее зов духи Срединного Мира, предрекать о погоде и неурожае она разучилась. Только и могла она, что с нечистыми вещами говорить. Собирала рубахи висельников, бабьи тряпки, пеленки умерших младенцев. Тянула из Нижнего Мира нити черной сажи, сматывала в клубки. Привязывала этими ниточками мужа к жене, накидывала удавки на шеи неугодных, размазывала сажу по телу для на вечной его молодости. Все её боялись, но тропинка к хижине старой Юмдолгор была утоптана плотно. Ходили к ней и её же поносили. Черную сажу не отмыть, и не будет счастья у того, кто просил о помощи Юмдолгор. И проклятье её снять не получится. Могила Юмдолгор долго травой не зарастала, слишком много проклятий шаманка произнесла и греха на себя приняла.
Табеев говорил заученно, словно многократно повторил историю, рассказанную Орчуном. Да так оно и было… В легенду Табеев не верил, но складные её слова запали в душу, и всякий раз вставал перед ним хмурый рассказчик Орчун, поведавший историю старой шаманки. Потом Табеев рассказал, как ходил в краеведческий музей. Старая директриса долго водила пальцем по книгам. Наконец сообщила Табееву, что жила в здешних краях после каторги ссыльнопоселенка Ольга Бутурлина. Но на каком погосте её могила – в книгах не сказано. Наверное, после революции все архивы уничтожили за ненадобностью. Не декабристка же эта Бутурлина чтобы о ней помнить. Про шаманку Юмдолгор директриса и вовсе говорить отказалась, сослалась на нехватку времени. Когда Табеев стал настаивать, то выругала его заграничным словом «обскурантизм» и сказала, что если бы не шаманизм, то край развивался бы как полноценная часть страны. Табеев нашел в словаре значение слова «обскурантизм» и решил не обижаться, потому что именно этим он и собирался заняться с Балыковым.
Балыков
Шаман Орчун встретил гостей неласково. «Лишняя, – показал он пальцем на Вику. – Нас только трое. Девчонка не пойдет».
Табеев поправил кобуру, а Балыков вытащил из куртки стопку купюр. Шаман скривился, но деньги взял, разрешив Вике сесть в машину. В тайгу поехали на двух джипах, за рулем каждого сидели незнакомые хмурые водители. Балыков, понизив голос, спросил о них Табеева, тот заверил, что люди проверены. Под колесами хлюпало и чавкало. Срывался мелкий дождь, смеркалось. Балыков был напряжен, как зверь перед неумелым дрессировщиком. Неожиданно идущая впереди машина остановилась между деревьями, мотор заглушили. Шаман вылез, опираясь на посох. Балыков тоже съехал из колеи и остановился у высокой лиственницы. Хотя было ветрено, все стояли и чего-то ждали, тревожно вглядываясь в окружившие их сумерки. Со всех сторон чужаков обступала тайга. Местность была безлюдной, но дорога укатанной. Впереди она обрывалась в топи. К Ольхону никто не ездил: колеса тревожили духов.
– До Ольхона далеко? Где мы? – прошептала Викуша Табееву. Она боялась своими подозрениями расстроить отца.
Табеев взглянул на нее своими узкими глазами-угольками и сказал также тихо и непривычно длинно:
– Не туда едем. Сам вижу. Орчун обещал, что пойдем на Ольхон, к скале Шаманке. Там пещера, дом духов. Разлом миров. А сам завез нас куда-то.
– Зачем ему?
Табеев подошел к Орчуну и буркнул хмуро:
– Башку твою курячью отверну и в карман положу.
Балыков подошел следом и примирительно тронул Табеева за рукав. Он не хотел конфликта. Вика взвизгнула. Шаман завертелся волчком, потом остановился и запустил пальцы под дурацкую шапку, яростно массируя виски. Он тоненько подвывал усиливающемуся ветру. Не мог же он сказать этим людям, что теряет над собой контроль, что уплывает из этого мира! От шамана этого и ждали, но сам он всегда только лицедействовал. Приплывая на Ольхон, он описывал круги вокруг столбов, имитировал общение с духами, но он был внутренне спокоен, как опытный актер. И он никогда не чуял ни малейшей вибрации земли. Теперь же заболоченная дорога ходила под ним ходуном, а сосны и лиственница скруглили свои стволы и нависли куполом. В муке Орчун смотрел на чокнутого москвича и гадал, что же это за человек, почему тайга не пускает их дальше? В том, что Балыкова нельзя было вести на Ольхон и гневить Угутэ-нойону, шаман не сомневался.
Хозяин мыса Бурхон мог дать несметное богатство, славу и долгую жизнь. Но Балыков шел не за этим. Он хотел исторгнуть что-то опасное, осквернить обиталище Угутэ-нойнона! Шаману пришла внезапная ясность: «Надо увезти чужака подальше от Дома Духов, привести на могилу Юмдолгор. Убить!»
Компания смотрела на Шамана в изумлении. Он завывал от страха, потом замолк, осел кулем и распластался по земле.
– Молится, что ли? – спросила Вика с удивлением. Она не любила притворства и ощущала стыд от того, как ведет себя этот старик в клоунском наряде.
– Едем отсюда! – крикнул Балыков, но все заворожено стояли.
Наконец Орчун поднялся с земли, опираясь на посох. Его шатало, но глаза уже прояснились. Напоследок что-то невидимое толкнуло Орчуна в живот, шаман согнулся пополам, и его вырвало не землю.
Вика ойкнула и отвернулась. Табеев встряхнул Орчуна за шиворот.
– Дальше веди. Куда надо веди. Последний раз говорю!
Сели в машины, Орчун безвольно подымал руку и тихо шептал, куда держать путь. Когда он велел остановиться, то все вышли, бросили машины со включенными фарами и побрели почти заросшей тропой в одному Орчуну известном направлении. Табеев шел следом и надламывал ветки старых деревьев, помечая путь.
Балыков запомнил только, как Орчун показал ему на могильный холм старой шаманки. Как вспыхнула молния и раскрылся пролом, как шагнул он в поток голубого света, и всё внутри него, а не только вокруг, наполнилось голубым льдистым сиянием. Потом сияние стало меркнуть, а пролом закрываться, но уходить из него не хотелось, Балыков знал, что именно тут ему и место, в этом новом мире. И пусть обманщик Орчун не привел его на Ольхон, место само приманило Балыкова. Обняло и наполнило счастьем. Но вдруг Орчун вскрикнул и вытянул Андрея за куртку обратно, на берег, к запаху можжевелового костра, к пирамидкам наскоро сложенных камней. Балыков свалился, как подрубленное дерево, открывать глаз не хотелось.