Хитрованы
Шрифт:
– Что? – Вопрос Долгорукова не совсем вернул ее из воспоминаний.
– Колено ваше вы позволите осмотреть?
– А-а, пустое, – равнодушно произнесла Ксения. – Оно уже почти не болит. И врача мне вызывать не надо, сама справлюсь. Я в детстве была довольно бойкой девчонкой, так что к синякам и царапинам мне не привыкать.
– Тогда… – несколько разочарованно произнес Всеволод Аркадьевич, – разрешите откланяться? Очень, очень рад был нашему знакомству.
Он галантно приложился к ручке Ксении Михайловны, запечатлев на тыльной стороне ее ладони сухой поцелуй.
– Вам
– Не за что, – ответил Всеволод Аркадьевич. – На моем месте так поступил бы каждый.
– Возможно, – раздумчиво промолвила Ксения Михайловна, и глаза ее приобрели какой-то влажный блеск. – Однако далеко не каждому я бы позволила помочь мне. Ведь в любой помощи мужчины женщине есть что-то интимное, вы не находите?
Сева вскинул на нее глаза. То, что она только что сказала, было равносильно признанию в симпатии. А уж как он ей симпатизирует! Да нет, не то слово. Она ему просто безумно нравится…
– Нахожу, и несказанно благодарю вас за столь лестные для меня слова, – Долгоруков склонил голову в поклоне. – И все же, как несостоявшийся медик, я рекомендую вам пару дней провести дома, никуда не выходя. Так сказал бы вам и медик состоявшийся, то бишь с врачебным дипломом.
– Пожалуй, я так и сделаю, – ответила Ксения.
– А вы… позволите… навестить вас… к примеру… завтра? – с удивлением примечая в себе некоторую робость, спросил Всеволод Аркадьевич.
– Почему «к примеру»? Непременно навестите, я буду вам очень рада, – с милой улыбкой ответила Ксения и доверительно коснулась его своей ладонью. – Приходите, я буду ждать вас…
На пути от дома Петонди до «Европейской» Сева несколько раз ловил себя на том, что мурлычет одну мелодию за другой. Впору было запеть в голос. К примеру, любовную серенаду Альфреда из «Летучей мыши» Иоганна Штрауса-младшего:
Ваш сиятельный покой снова я нарушу,
Чтобы слабый голос мой тронул вашу душу…
Что это значило, догадаться нетрудно.
Всеволод Аркадьевич Долгоруков, вне всякого сомнения, был влюблен! А поскольку все влюбленные немного сумасшедшие, то бишь умалишенные люди, то Севу вполне можно было причислить и к таковым. К тому же налицо были все признаки влюбленности, причем глубокой: плохой сон, отсутствие аппетита, нежелание чего-либо делать и единственное хотение с подчинением всех мыслей – быть рядом с предметом обожания, смотреть на него неотрывно и дышать одним с ним воздухом. Или вообще не дышать, но, главное, быть в непосредственной близости от указанного предмета, то есть, имея всякий раз и в любую секунду возможность этот предмет потрогать. Взглядом и руками. Это ли не лишение ума, господа? Это ли не болезнь, приносящая истощение телесных и умственных сил?
Господин Долгоруков едва дождался следующего утра. Но поскольку наносить визиты ранее одиннадцати часов было не
Ах, как трепетало его сердце, когда он входил в уже знакомые ворота! Когда стучал в дверь медным кольцом. Когда прислушивался к легким шагам за дверью. Он был почти счастлив, когда увидел лицо Ксении. А когда ее глаза засияли, увидев его, он был счастлив без всяких «почти».
– Вы!
– Я.
– Рада вас видеть.
– А уж я-то как рад, если бы вы знали…
Улыбка не сходила с его лица. Наверное, он выглядел глупо, как и всякие влюбленные мужчины, которые пребывают в надежде, что к ним испытывают те же самые чувства, какие испытывают они.
– Проходите.
– Благодарю вас.
Дом уже не казался таким маленьким. Вообще, и убранство трех комнат, и штофные стены, и полы под неприхотливыми коврами, и потолок – все казалось лучшим и приятным из всего, что он когда-либо видел.
Ну а уж про хозяйку нечего было и говорить. И в самом деле, такой хорошенькой женщины он еще в своей жизни не встречал. Это было верно, как то, что «дважды два – четыре». Как то, что небо голубое, а трава зеленая. Хотя женщины в его жизни, скажем так, «имели место быть», и нехорошеньких среди них явно не наблюдалось. Но Ксения Михайловна! Она была само очарование. Мечта. Греза. Идеал. И как всякий идеал, требовала преклонения и восхищения, к чему Долгоруков был совершенно готов.
– Как ваши дела? – спросил Всеволод Аркадьевич лишь для того, чтобы хоть что-то сказать. Ведь говорить что-либо совершенно не хотелось; хотелось любоваться прелестной женщиной, смотреть, как она ходит, сидит, говорит, и слушать звук ее голоса, как самый лучший звук в мире.
– Благодарю вас, все хорошо. – Ксения Михайловна довольно улыбнулась, похоже, понимая, что сейчас творится в душе мужчины. Женщины вообще понимают мужчин лучше, нежели мужчины женщин. – Колено уже не болит, и, надо полагать, завтра я смогу выходить.
– А вот с этим, я полагаю, торопиться не следует, – с трудом выдавил из себя Всеволод Аркадьевич, присаживаясь в предложенное кресло. – Это я вам как друг говорю. – Смутился и поправился: – Надеюсь, что как друг.
– Конечно, конечно, – прощебетала Ксения Михайловна с очаровательной улыбкой. – Вы, милый Всеволод Аркадьевич, можете в этом даже не сомневаться…
«Милый»… За это слово он был готов расцеловать Ксению Михайловну, но у него хватило смелости лишь тихо и с чувством произнести:
– Благодарю вас…
Несомненно, с ним творилось нечто невообразимое; он не мог даже представить, что такое возможно. Кажется, он даже в юношеские годы был много смелее с женщинами, нежели теперь, совершенно растерянный, не знающий, как и что говорить и куда девать руки.
– Я собиралась пить чай, – сказала Ксения Михайловна. – Составите мне компанию?