Хижина дяди Тома (другой перевод)
Шрифт:
Ребенку едва ли исполнился год, но он был велик для своего возраста и ни одной минуты не сидел спокойно.
— Какой великолепный мальчуган! — проговорил один из пассажиров, неожиданно остановившись перед ними. — Сколько ему месяцев? — добавил он, не вынимая рук из карманов.
— Десять с половиной, — ответила мать.
Джентльмен протянул мальчику леденец, а малыш, следуя обычаю всех ребят, поспешил схватить его в кулачок и засунуть в рот.
— Вот так молодчина! — произнес джентльмен и, насвистывая, продолжал свою прогулку по палубе.
— Вы совершили довольно удачную покупку, чужестранец, — произнес джентльмен, вытащив из кармана фитиль и раскуривая сигару.
— Надеюсь, что так, — ответил Хеллей.
— Красивая девка! — сказал джентльмен.
— Да, недурна.
— Вы везете ее в Новый Орлеан?
Внимательно следя за кольцами табачного дыма, расплывавшимися в воздухе, Хеллей утвердительно кивнул.
— На плантацию?
— Да, — ответил Хеллей. — Мне поручено приобрести рабов для одной плантации, и я надеюсь сбыть ее туда. Меня уверяли, что она отличная стряпуха. Она может пригодиться на кухне. Да и хлопок может щипать, пальцы у нее подходящие, я смотрел. Во всяком случае, сбыть ее будет нетрудно. — И Хеллей снова затянулся своей сигарой.
— Ребенок на плантации не будет нужен… — заметил пассажир.
— Я продам его, как только представится случай, — ответил Хеллей, зажигая вторую сигару.
— И дорого вы возьмете за него? — спросил джентльмен и, вскарабкавшись на груду сундуков, уселся поудобнее рядом с Хеллеем.
— Право, не знаю еще… Мальчишка хорошенький, здоровый, толстенький, и тело плотное, как камень.
— Все это так. Но сколько возни и расходов, пока его вырастишь!
— Та-та-та!.. Такая мелюзга растет сама по себе. Возни с ними не больше, чем со щенятами. Через месяц он уже будет бегать.
— У меня есть хорошее место для выращивания таких ребят. И я подумал, не купить ли мне его. У нашей кухарки на прошлой неделе погиб ее сынишка: утонул в лохани, пока она развешивала белье. Неплохо было бы поручить ее заботам вот этого взамен умершего.
Хеллей и пассажир некоторое время продолжали молча курить. Ни тот ни другой не хотели, по-видимому, вплотную подойти к интересовавшему их вопросу. Первым наконец заговорил пассажир:
— Вы не спросите, думаю, за него больше десяти долларов, раз вам все равно необходимо избавиться от него?
Хеллей, отрицательно покачав головой, пренебрежительно сплюнул.
— О такой цене и речи быть не может! — буркнул он и снова затянулся.
— Так сколько же вы хотите за него? — с некоторым нетерпением произнес пассажир.
— Н-да… Я могу и сам вырастить мальчишку или отдать его куда-нибудь на воспитание… Нечасто попадаются такие красивые и такие здоровенные. Месяцев через шесть он будет стоить долларов сто. Если я буду тщательно его выхаживать, он через год, через два будет стоить уже двести долларов.
— Это неслыханная цена! — воскликнул пассажир.
— Я ничего не уступлю, — коротко бросил
— Предлагаю вам тридцать долларов и ни цента больше!
— Давай договоримся, — сказал Хеллей, сплевывая. — Разницу — пополам. Давайте сорок пять долларов, и дело с концом!
— По рукам!
— Значит, сторговались, — сказал Хеллей. — Где вы высаживаетесь?
— В Луисвилле.
— В Луисвилле? Отлично. Мы приедем туда в сумерки. Малыш будет спать. Вы унесете его потихоньку, чтобы он не закричал… Я люблю, чтобы все шло спокойно. Терпеть не могу шума и суматохи.
Банкноты перекочевали из кармана покупателя в карман продавца. Хеллей снова занялся своей сигарой.
Стоял тихий звездный вечер. Пароход остановился у набережной Луисвилла.
Молодая женщина сидела, держа на руках ребенка, не произнося ни слова. Услышав название города, она поспешно положила ребенка в углубление, образовавшееся между сундуками, бережно подостлав под него свою накидку. Затем она быстро перебежала на ту сторону, где была пристань, надеясь среди служащих гостиниц, толпившихся на берегу, увидеть своего мужа. Она перегнулась через борт. Вся душа сосредоточилась в ее глазах. С невероятным напряжением впиваясь взглядом в эту массу голов, она старалась разглядеть среди них одну.
Толпа оттеснила ее от ребенка.
— Пора, — произнес Хеллей, поднимая спящего ребенка и передавая его своему новому знакомому. — Только не разбудите его, а то он закричит и мать поднимет дьявольский шум.
Подхватив свою добычу, покупатель быстро скрылся в толпе.
Когда пароход, гудя и фыркая, отошел от берега и, ускоряя ход, поплыл посредине реки, женщина вернулась на свое место. Она застала там Хеллея.
— Что такое? Где он? — закричала она, увидев, что ребенка нет на месте.
— Люси, — сказал работорговец, — ребенка твоего нет… Рано или поздно, а сказать тебе об этом все равно бы пришлось. Ты сама понимаешь, что его нельзя было везти на Юг. Я воспользовался случаем и поместил его в прекрасной семье, где его воспитают лучше, чем могла бы его воспитать ты.
Взгляд, полный безнадежного отчаяния и муки, брошенный несчастной женщиной на Хеллея, вероятно, смутил бы менее закаленного человека. Но Хеллей был защищен непроницаемой броней равнодушия к страданиям своих рабов. Сотни раз встречал он такой взгляд…
Для него это искаженное нечеловеческой мукой темное лицо, это прерывистое дыхание, эти судорожно сжимавшиеся руки были лишь неотъемлемой особенностью его ремесла. Его беспокоило лишь одно: будет ли она кричать и устроит ли на пароходе скандал? Ибо, подобно всем защитникам существующего в Америке порядка, он не терпел беспорядка.
Но женщина не закричала. Удар был нанесен в самое сердце, и у нее не было ни слов, ни рыданий.
Она села, словно оглушенная. Руки безжизненно повисли; глаза глядели в одну точку, ничего не видя. Словно сквозь сон слышала она шум машины. Безмерная душевная мука не находила себе исхода ни в криках, ни в слезах.