Хижина дяди Тома
Шрифт:
– Мы с тобой заводили этот разговор сотни раз, Огюстен, и ни к чему не пришли. Давай лучше сыграем партию в шахматы.
Братья поднялись на веранду и сели за легкий бамбуковый столик. Расставляя фигуры на доске, Альфред сказал:
– Если бы я придерживался твоего образа мыслей, Огюстен, я бы не стал сидеть сложа руки.
– Не сомневаюсь! Ты ведь человек действия. Но что бы ты предпринял на моем месте?
– Ну, скажем, занялся бы развитием своих рабов, – с презрительной усмешкой ответил Альфред.
– С
– Твой ход, – сказал Альфред.
Братья погрузились в игру и отвлеклись от нее лишь тогда, когда в саду послышался стук лошадиных копыт.
– Вот и дети, – сказал Огюстен, вставая из-за стола. – Посмотри, Альф! Ну что может быть прекраснее этого?
И действительно, картина, открывшаяся их глазам, была прекрасна. Энрик весело смеялся, наклоняясь с седла к своей очаровательной кузине. Щеки девочки разгорелись от быстрой езды, и нежный румянец еще больше подчеркивал золото ее волос, выбившихся из-под синей шапочки.
– Какая она у тебя красавица, Огюстен! – воскликнул Альфред. – Придет время, и сколько сердец будет страдать из-за нее!
– Боюсь, что ты прав! – с неожиданной горечью сказал Сен-Клер и, сбежав вниз по ступенькам, снял дочь с седла. – Ева, радость моя! Ты устала? – Он прижал ее к груди.
– Нет, папа, – ответила девочка.
Но отец не мог не заметить ее прерывистого дыхания.
– Зачем же ты так быстро скакала? Ведь тебе это вредно!
– Я обо всем забыла, папа, мне было так хорошо!
Сен-Клер отнес ее в гостиную и уложил на диван.
– Энрик, ты должен беречь Еву, – сказал он. – Помни, ей нельзя быстро ездить.
– Я всегда буду ее беречь, – сказал мальчик, садясь на диван и беря кузину за руку.
Вскоре Ева стала дышать ровнее. Ее отец и дядя снова занялись шахматами, предоставив детей самим себе.
– Как мне грустно, Ева, что папа не может остаться здесь подольше! Когда я теперь тебя увижу? Если бы мы жили вместе, я бы постарался исправиться, стал бы лучше обращаться с Додо. У меня нет против него зла, просто я очень вспыльчивый. Да он и не может пожаловаться на плохое обращение. Я постоянно даю ему денег, одет он прекрасно. И вообще моему Додо живется неплохо.
– А тебе хорошо бы жилось, если б рядом с тобой не было ни одной любящей души?
– Конечно, нет!
– А ведь ты разлучил Додо с родными, с друзьями, и теперь у него нет ни одного близкого человека.
– Ну, как же быть? Ведь мать к нему не привезешь, а полюбить его сам я не могу.
– Почему? – спросила Ева.
– Полюбить Додо? Да что ты, Ева! Он мне может нравиться или не нравиться, но кто
– Я люблю.
– Вот странно!
– Ведь в библии сказано, что нужно любить всех.
– Ну, в библии… Там много чего сказано, но кому же придет в голову это выполнять?
Ева ничего не ответила и устремила задумчивый взгляд куда-то вдаль.
– И все-таки, Энрик, – сказала она после долгого молчания, – постарайся полюбить Додо, не обижай его… хотя бы ради меня.
– Ради тебя, дорогая кузина, я готов полюбить кого угодно, потому что ты лучше всех на свете! – с жаром воскликнул Энрик.
– Вот и хорошо! – сказала Ева. – Только смотри не забудь своего обещания.
Звонок, приглашающий к обеду, прервал их разговор.
ГЛАВА XXIV
Предзнаменования
Через два дня Альфред с сыном уехали, и с этого времени Ева, для которой игры и прогулки в обществе кузена были непосильны, начала быстро слабеть. До сих пор Сен-Клер избегал советоваться с врачами, боясь услышать от них страшную истину, но последние дни Ева чувствовала себя так плохо, что не выходила из комнаты, и он наконец решился вызвать к ней доктора.
Мари Сен-Клер, поглощенная изучением своих новых воображаемых недугов, не замечала состояния дочери. Она твердо верила, что ее муки несравнимы ни с чем, и возмущалась, когда кто-нибудь из домашних осмеливался пожаловаться на недомогание. Это все от лени, от распущенности, утверждала Мари. Побыли бы на ее месте, тогда узнали бы, что такое настоящие страдания!
Мисс Офелия не раз пыталась пробудить в ней материнскую тревогу, но безуспешно.
– Девочка совершенно здорова, – возражала Мари. – Она резвится, играет как ни в чем не бывало.
– Но у нее не проходит кашель.
– Кашель? Ах, что вы мне рассказываете! Я всю жизнь кашляю. Когда я была в возрасте Евы, у меня подозревали чахотку. Няня проводила все ночи у моей постели. А вы говорите, у Евы кашель. Пустяки!
– Она слабеет с каждым днем, у нее одышка.
– Бог мой! Я живу с одышкой годы! Это нервы, и больше ничего.
– А испарина по ночам?
– У меня тоже испарина, вот уже лет десять. Ночные сорочки хоть выжимай! Простыни приходится развешивать для просушки. Разве Ева потеет так, как я?
Мисс Офелия решила на время замолчать.
Но теперь, когда болезнь Евы была несомненна и в доме появился доктор, Мари вдруг круто изменила свою тактику.
Так она и знала, так она и предчувствовала, что ей суждено стать самой несчастной матерью на свете. Единственная, горячо любимая дочь сходит в могилу у нее на глазах, а она сама еле жива! И Мари заставляла няню проводить около себя все ночи напролет, а днем капризничала больше, чем когда-либо, словно черпая силы в своем новом несчастье.