Хлеб наемника
Шрифт:
— То есть ты не возражаешь, если я начну спать с твоими сестрами? — полюбопытствовал я.
— Ш-што? — зашипела Ута как рассерженная кошка. — Только попробуй! Я не знаю, как я пережила то, что ты переспал с Гертрудой… Да и Эльза мне недавно высказала претензии, что я одна пользуюсь тобой.
— А ты? — заинтересовался я.
— А что я? Сломала о сестру половую щетку, — дернула плечиком Ута. — Теперь надо идти на рынок, тратиться на новую.
— Запиши стоимость щетки на мой счет! — засмеялся я.
— Думаешь? — недоверчиво спросила Ута
Впрочем, отсмеявшись, она подумала-прикинула и кивнула:
— Запишу!
Немного помолчав и собравшись с мыслями, она вернулась к теме, которую мне не хотелось бы обсуждать:
— Почему ты не хочешь на мне жениться? Чем я плоха для тебя? Конечно, я не юная девушка, но, кроме мужа, у меня не было мужчин.
— Видишь ли… — начал я свой ответ со слов, которые произносят мужчины, когда не знают, как бы половчее соврать: — Что я буду делать здесь, в этом городе, когда война закончится? У меня и имущества-то всего — конь да доспехи…
— И триста талеров, на которые можно отстроить еще одну гостиницу, — продолжила за меня Ута. — И еще семьсот, которые герр Лабстерман обещал выплатить. Значит, твой капитал составляет тысячу талеров. А на тысячу можно жить до конца дней! А можно… — оживилась она, — если мы заключим брачный контракт, сделать тебя совладельцем гостиницы, а сестер выдать-таки замуж! Даже если положить им в приданое… — задумалась она, подсчитывая, — хотя бы по пятьдесят талеров, то можно выдать их замуж за ремесленников. Ну а если по сто — их возьмут в жены вдовые купцы!
Ай да фрау, ай да Ута! Сколько же практичности в этой безупречной головке. О ее видах на мою тысячу талеров я не подумал, но продолжал изворачиваться:
— Как-то смутно себе представляю, чтобы я принимал постояльцев, выдавал им белье, разносил обеды.
— Ничего! — легкомысленно заявила фрау. — Этому легко научиться. Но этим буду заниматься я. Ты будешь охранником, и мне не придется платить старому Августу пять фартингов в месяц. Подумать только! — возмущенно встрепенулась хозяйка. — Я плачу целых пять фартингов только за то, чтобы старик спал по ночам внизу и делал вид, что является моим сторожем!
— Что-то я никаких сторожей не видел… — удивился я. Еще бы, в гостинице по ночам находится неизвестный мне человек, а я не обратил внимания. Странно.
— Зачем тебе его видеть? Он бывает тогда, когда тебя нет. Когда ты на месте — зачем платить за охрану? Плохо, что я не всегда знаю — придешь ты ночевать или нет. Иногда приходится будить Августа ночью, и он берет за это дополнительный пфенниг.
— Ты не боишься, что я могу выбросить из окна постояльца, если он мне не понравится? Или убить его за замечание, которое он сделает?
— Боюсь, — честно призналась она. — Боюсь, что тебе не придется никого убивать, потому что посетители разбегутся от одного твоего вида… Недавно один купец из Гременя, наш старый клиент, узнав, что в гостинице живет наемник, отказался к нам въезжать.
— Что за старый клиент? — забеспокоился я.
Ута вначале не поняла, потом
— Знаете, господин Артакс! — ледяным тоном сказала она, накрываясь одеялом до самого носа. — Я честная женщина и порядочная вдова. По крайней мере, — добавила она, слегка смутившись, — была таковой… Сестры мои, да, — иногда позволяли себе лишнее по отношению к клиентам. Но сестры — они не горожанки, а крестьянки. Им нет нужды беречь репутацию в городе Ульбурге. А старый клиент — это клиент еще с тех времен, когда был жив муж.
— Впиши его на мой счет, — предложил я, сделав вид, что не заметил перехода на официальный тон.
— Уже, — не моргнув глазом, отозвалась фрау. — С учетом того, что обычно он жил у нас по четыре недели и снимал номер за полталера, я записала на ваш счет еще тридцать фартингов. То есть — четверть от упущенной выручки.
— Четверть? — удивился я. — А разве в талере не сто фартингов?
— В талере шестьдесят фартингов, а в каждом фартинге — шестьдесят пфеннигов, — с назидательностью бывалого ростовщика отрезала фрау Ута. — Я слышала, что в некоторых землях талер считают за сто фартингов, но у нас — шестьдесят. По крайней мере именно так чеканят на нашем монетном дворе.
— Так у вас еще и монетный двор есть? — слегка поддразнил я фрау. (Этот монетный двор обошелся мне в двух лишних часовых, но что делать?)
— А чем мы хуже других вольных городов? — возмутилась фрау. — Вот уже двести лет Ульбург имеет свои законы, свой герб, свою печать и право выпускать ежегодно две тысячи серебряных талеров, а также нужное количество медных фартингов и пфеннигов. Теперь понимаешь, почему тысяча талеров, что должен тебе заплатить город, — это огромная сумма?
— Ну я не настаиваю, чтобы долг был выплачен талерами Ульбурга. Меня устроят и другие монеты. Главное — чтобы они были полновесные. И, кстати, почему бы Ульбургу не отчеканить, скажем, не две тысячи талеров, а пять или шесть?
— За точностью суммы следят имперские чиновники, которые приезжают к нам четыре раза в год и присутствуют при чеканке монет, — сказала фрау языком канцеляриста. — В остальное время прессы заперты в комнате, под пломбой из сургуча с оттисками печатей — малой императорской и большой городской. И если обнаружится, что они сломаны, то город будет лишен монетной регалии.
— Как ты все выучила? — удивленно спросил я. — Шпаришь, словно ты не хозяйка гостиницы, а как минимум — младший бургомистр.
— В нашем городе нет младшего бургомистра, — уточнила фрау. — Есть первый бургомистр, который отвечает за городскую казну, сбор податей, оборону и сношение с другими городами. Второй является хранителем законов и главным судьей. Третьему поручено наблюдать за чистотой городских улиц, свежестью продуктов на рынке. Что касается знания, то все горожанки обязаны принести присягу на верность городу и его законам. Когда я собралась выходить замуж, мой будущий супруг заставил меня выучить городское Положение о вольностях наизусть.