Хлеб
Шрифт:
В деревнях плели простые кружева, известные под названием русских, или фантажных. В Вологде же и пригородах вырабатывались гипюрные, клюни, численные, сколочные, немецкие, валансьен, брюссель и русские — само перечисление говорит и об освоении зарубежного мастерства, и о привнесении в ремесло своего. Скупали изделия так называемые «кубенки» — слово идет от названия Кубенского озера, по берегам которого лежат старинные кружевные деревни.
Как ни мала была плата, ремесло приносило гарантированный доход, и число кружевниц вырастает быстро: в 1893 году плетением занято четыре тысячи крестьянок, в 1900 — уже двадцать тысяч, в 1910 году — 35 181 женщина и даже 245 мужчин. 1913 год дает высший дореволюционный уровень — 39 тысяч человек, кружев выработано на 2,3 миллиона рублей, средний годовой
Советская власть кустарный промысел поддерживает и поощряет. В двадцать первом году создан кооперативный «Артель-союз», чье назначение — бороться с нэпманом-посредником. Плетея вскоре появляется в каждом втором дворе, число кружевниц поднимается до рекордной цифры — пятидесяти тысяч. Документы повествуют о времени серьезном, деловом; на учете каждый рубль прибыли, проявляется забота о мастерстве. И вот окрепший кружевной промысел пробивается на европейский рынок.
Заинтересовало меня «Дело № 20». Содержало оно переписку вологодского «Артельсоюза» с советским торгпредством в Берлине. Кто-то, возглавлявший художественно-промышленный отдел представительства, заботливо, твердо и с большим знанием дела направлял борьбу северорусского промысла на европейский рынок. Конкуренция сильная. Европу наводнили фламандские, чехословацкие, китайские кружева. Тот, знающий, — он подписывается четко и энергично «М. Андреев…», — журит своих: расхлябанность нетерпима, осваивайте же, такие-сякие, приемы деловых людей, иначе нам не обойти старинные фирмы!
Более тысячи двухсот номеров изделий значилось тогда в вологодском прейскуранте! Мушка и денежка, бубны и колесико, цветок, американская клетка, сердце, роза, борона, жемчужина, елочка, пуговица, морозы, воронья лапка, калачик, листочек, жучок, березка, речка — было из чего выбрать. Вот поддалась одна торговая фирма, другая… В феврале 1926 года торгпредство перевело «Артельсоюзу» первые 828 рублей золотом, с тех пор переводы начинают поступать регулярно.
Кто направлял экспорт кружев? Кто удивительно совмещал в себе деловую струнку с тонким пониманием красоты северного товара. Ради интереса стал доискиваться. Оказалось, что в торгпредстве тогда работает не «М. Андреев…», а Мария Федоровна Андреева. Да, она самая — жена Горького, одна из культурнейших женщин своего времени, хорошо знакомый Ильичу человек. Высок же был уровень экономического и художественного руководства промыслом послереволюционного села!
С октября 1930 года кустарей, давным-давно кооперированных, начинают коллективизировать — создан новый «Вол-кружевсоюз». Документы в очень плохом виде, стиль их резко изменился — усиливается процесс бюрократизации. Разговор уже не столько о кружеве и доходах, сколько о социальном составе органов управления, о спущенном задании. Появляются фразы-заклинания: «Работа по реализации займа по кружевным артелям проходит безобразно, слабо и идет самотеком, без вовлечения масс кустарок в круг этого вопроса». Причинами срыва производственного плана называются «недоведение артелями твердых заданий до каждой кустарки, недача заявок на керосин, позднее получение керосина низовкой, отвлечение кустарок на лесосплав, отбор денег у артелей с участием ГПУ…». «Следствием чего, — пишется дальше в том же отчете, — имеются частые случаи уноса кустарной своей продукции обратно и распространение кулацкой агитации — на этой почве: «в артелях денег не будет до весны, и работать не стоит».
Словом, коллективизация промыслов проходит с теми же минусами административного толка, что и коллективизация крестьян, и к 1934 году качество кружев и объем их производства падают настолько, что в документах проскальзывает тревога: а уцелеет ли вообще промысел? Но сельхозартели постепенно крепнут, и промысел, точное зеркало состояния крестьянской экономики, перед войной оправился, воспрял: плетут кружева почти двадцать тысяч вологжанок, на Всемирной выставке в Париже получен «Диплом золотой медали».
Кому сбывали кружева в войну — не ясно, но уже в сорок втором промысел восстановлен, солдатки подрабатывают. А вот с 1949 года идет приглушенный разговор об экономическом упадке. Штучные, впрочем, вещи, пышные и чуждые задушевному, скромному духу северного художества, делаются и рекламируются:
А затем количественные изменения как-то быстро переходят в качественные, административные меры вкупе с глубокими социально-экономическими хворями приводят к тому, что старый промысел тает быстрей апрельского снега.
Какое, казалось бы, влияние на плетение кружев могут оказать низкие закупочные цены на рожь, молоко и мясо, неэквивалентность обмена, убыточность колхозов? Есть ли связь между неравенством колхозника и рабочего в социальном обеспечении, между юридическими сложностями деревенской жизни и старинным рукоделием? Есть, оказывается, да еще какая тесная!
Колхоз Севера не выручает продажей продуктов того, что затратил на их производство. Убыточное производство диктуется административным путем: от колхоза требуют необоснованных поставок, позже — выполнения планов продажи. Но не допустить развала хозяйства колхоз может только хронической недоплатой за труд. Страдают сильней всего так называемые «полеводы», то есть работницы без постоянной должности, сильно ощущающие сезонность сельского труда, некогда коротавшие зиму за кружевом. Не имея возможности вести расширение воспроизводства, колхоз вместе с тем не способен уже воспроизводить рабочую силу. Чтоб вырастить сына или дочку, нужна еда, деньги на одежду и обувь, нужно и все то, чего семья одна дать не может: клуб, кино, где можно увидеть, как живут в других местах, прочий «соцкультбыт». Если девчонка заработала на «шпильки», то нужен тротуар, по которому можно в этих «шпильках» ходить, иначе туфельки увезут туда, где начинается асфальт. Это в доказательстве не нуждается. Кроме того, давние юридические меры, служившие удержанию рабочей силы в колхозах, приобретают опасную силу: получив после армии паспорт, парень в «беспаспортный» колхоз не возвращается, а девчонка идет на любые ухищрения, чтобы получить тот самый паспорт. Кардинальным вопросом становится обеспечение в старости, та самая «пензия», которую в деревнях по Сухоне и Вологде выговаривают непременно с «з» вместо «с» и почему-то не склоняют («на производстве он заслуживает пензия», «в колхозе пензия не дают»), «Дело не только в клубах» — справедливо озаглавливает одно из читательских писем газета «Известия». «Создается странное положение, — пишет автор письма, — различия между положением крестьянина и рабочего, между их трудом исчезают. Но одинаковыми правами они пока не пользуются».
Однако — к промыслу. Если колхоз административно принуждают работать в убыток, то необходимо должны быть перекрыты другие, не чисто сельскохозяйственные пути к прибыли, закрыты каналы поступлений из тех сфер, где действуют товарно-денежные отношения. Этим и было вызвано запрещение колхозам заниматься многими видами подсобных производств. Существо промысла в том, что одни и те же люди, смотря на времена года, выступают то как крестьяне, то как работники промышленности. Тем сглаживается сезонность труда, поднимается заработок. Но если в промышленности все же как-то действуют товарно-денежные отношения, а в колхозах — нет, то промыслу несдобровать. Ущемление промысла — это защита неэквивалентного обмена между сельхозартелью и государством.
Колхоз, не получающий дохода от промыслов, — заинтересован ли он в том, чтобы крестьянки сами по себе, в индивидуальном, так сказать, порядке, вливались в сферу товарно-денежных отношений, то есть плели кружева? Нет. Ибо поступление средств от промысла отбивает охоту работать за пустопорожний трудодень, или, официально говоря, подрывает трудовую дисциплину. Так и возникают любопытные документы — списки колхозниц, которым разрешено заниматься кружевоплетением. Я держал в руках несколько таких списков, заверенных печатью правления колхоза, — их пересылают на фабрики «Снежинка», чтоб развозчицы ниток и образцов знали, кому можно давать заказы. Плетут в подавляющем большинстве престарелые колхозницы, год рождения, проставленный особой графой, начинается чаще всего с 189…— 190…