Хлеб
Шрифт:
Егерь остался один. Дом был тот же, но веселья, молодости в нем больше не было. Расспрашивать его я не решился: дело семейное.
Но хозяин ушел в магазин за приличествующей случаю покупкой, и Кондратьевна с откровенностью деревенской женщины сказала мне:
— Это я виновата. Приезжала, управляться помогала, вот Шура и почуяла волю. Не топталась бы я тут — жила б она с мужем. Конечно, райцентра теперь нету, молодым тут не житье, на что им те глухари да зайцы? Да только никак он один не привыкнет. Первое время, чего греха таить, попивал, а потом стал книжки читать… Ничего, скоро гриб пойдет, ягода,
За вечерней ухой Дмитрий Степанович был весел и словоохотлив, но я заметил: про землю и про лесные дела не говорил. Со смешком рассказал только, что егерям в новом охотничьем хозяйстве забот полон рот: будто предупредили их, что в сезон приедет заграничный принц, или кто — словом, большая персона, у него есть желание отстрелить лося с двенадцатью отростками на рогах. Чтоб ровно дюжина! А егери-то — вчерашние колхозники, чуть ли не семьдесят душ перешло, теперь прикармливают быков.
Больше же делился впечатлениями о прочитанном за зиму. «Война и мир» — неконкретно, «Преступление и наказание» — совсем неконкретно, зато «Хлеб» Алексея Толстого — конкретно, про Ворошилова…
Утром, ясным и радостным, прямиком через бор, по кочкарникам с прошлогодней бурой клюквой, по древесной траве вереска, обходя стороной глухариные тока, пошли к бывшей усадьбе МТС, где он работал, — теперь тут совхоз «Пеновский».
Вышли к деревне Барвенец. От строения на околице, под самой опушкой, тянуло свежим ржаным хлебом, и Дмитрий Степанович предложил:
— Поля Виноградова пекарит, зайдем корочку пожуем.
Дюжая раскрасневшаяся тетка орудовала у печи — вынимала формы, вытряхивала хлебы на брезент.
— Привет попечителю, как припек кормит?
— А-а, главный леший пожаловал. Небось рябца занес?
— И так гладка. Ты нам свеженькую горбушку, хотим пробу снять.
Поля доказала правоту путеводителя, мы принялись за хлеб с крупной солью. В отношении женщины к Скобелеву уже не чувствовалось, что перед ней — директор, пусть и бывший: то ли изгладилось былое в памяти, то ли мой знакомый вовсе опростел. Она рассказала, что печет по сто буханок в день, пока хватает, но подрастут поросята — не станет хватать, пойдут жалобы.
— Народ денежный — пенсионеры! По тридцать рублей со старухой получают, пару кабанчиков колют в год, настачишься тут. Ну ничего, как станут жалиться, мы мучки побелее, пускаем по восемнадцать копеек кило. Чисто пшеничным кормить накладно.
Все люди нынче, сказала Поля, на картошке, семенной бурт открыли. Кажется, и агроном туда поехал.
На всхолмье за деревней душ десять немолодых женщин перебирали картофель. Бурт, видно, был укрыт кое-как: много померзло, погнило, половина шла в отход. Отвозил отобранные мокрые клубни в деревню старик в косматой шапке. Сидя на телеге, он громко толковал с худощавым мужчиной — агрономом Погодиным.
— Вот, Степаныч, — обратился старик за поддержкой к егерю, — говорю я товарищу Погодину, что никогда так не жили, ни до колхозов, ни в колхозах, а бабам все мало. Было, утром встану, и до завтрака у меня шапка мокрая. А теперь подъем в восемь: «Бабка, есть подавай!»
— Да ты нас послушайся — будешь вставать с зарей, — перебила его, распрямляясь и держась за поясницу, плоскогрудая,
— Сказал — не буду… Да и бабка тоже — хлеба не печь, молоко будет…
— Будет оно, как опять лето без пастуха, в очередь. Брался бы, дядя Сенька, послужил бы бабам.
— Отслужил, хватит, — досадливо отмахнулся дядя Сенька. — Копейка вольнее стала, не всякий горазд ломаться. Сама паси. Будет нужда — на льне заработаю. Теперь порядок городской, верно, товарищ Погодин?
— Ты давай-ка трогай, — улыбаясь сказал Погодин, — Намолчался за зиму, в день не наверстать…
Мы разговорились с Погодиным. Прошли полем редкой и тощенькой озими, едва подсохшим после талых вод, лугом с пленкой от истаявшего снега на сухой траве, поглядели коровник. Он охотно, складной, как и у плотника, речью («калий с азотом дали, фосфора не пришло») рассказал об урожаях, делах.
Зерновых в прошлом году совхоз собрал по два с половиной центнера, столько же, сколько высеял. Да и с этим намолотом намучились — деть некуда, ни сушилок, ни складов. Семена каждый год привозят, откуда они — агроном не знал. Севооборота не получается: люпин не вырос, семян клевера нет. Почвы сильно закислены, органику видят только прифермские поля, идущие под картофель. Считается, что минеральных удобрений вносят по полтора центнера на гектар пашни, на самом же деле их получает один лен. Он тут убыточный: убрать в срок не удается, качество низкое, да и везти на завод разорительно — до самого Селижарова по бездорожью.
Луга на две трети заросли кустарником, косилки не пустить, выручает дядя Сенька с косой, гектар с грехом пополам сбреет — спасибо. Средний контур поля — гектара полтора, отсюда и выработка техники: тракторист только и делает, что «повяртывается». Мелиораторы, правда, начинают шевелиться, но организация у них немощная, леса просто боятся.
Да, значит, хозяйство от перехода с колхозного на совхозный путь не поднялось. Народ настроен добродушно, былой горечи нет и в помине, и тезис дяди Сеньки «копейка вольнее стала» заметен буквально во всем. Но влияния на дело эта копейка не оказывает, с урожаями она не сцеплена, потому — «не всякий горазд ломаться». О материальной заинтересованности говорить мудрено, потому что ничего материального под такой зарплатой нету. Если все так, спросил я агронома, то не выгоднее ли для государства вовсе не сеять тут хлеб и лен, чтобы не множить убытки.
— Не пустовать же земле! — возразил Погодин, — Во-первых, есть погектарный план на каждую культуру, так что, агроном, не брыкайся. Лен, например, нужен для суммы реализации, из нее исчисляется оплата персоналу. Потом — людям зарабатывать на чем-то надо? Оплата сдельная, есть тарифная ставка, начисляем по производственным операциям.
Сдельная оплата… Позже я прочитал в газете статью, поразившую меня верностью одного сравнения. Если бы охотнику платили не за добытые шкурки, а за число выстрелов в лесу, независимо от попаданий или промахов, то в урочищах стояла бы канонада, а мехов бы на аукционах поубавилось. (Ради точности надо добавить, что в совхозной системе оплаты «число выстрелов» ограничивается фондом зарплаты — нормированием пороха, так сказать; сколько раз положено бабахнуть, известно уже с начала года.)