Хмель-злодей
Шрифт:
Это был последний полноценный земский собор на Москве. Участники собора понимали, что загнанный в угол Богдан Хмельницкий может от отчаянья принять турецкое подданство не на словах, а на деле. И тогда границы Московского государства станут местом военных столкновений.
Но ещё раньше, до Собора, в Малороссию были снаряжены послы Стрешнев и Бредихин, которые должны были объявить гетману о полном согласии государя Алексея Михайловича на предложение запорожского войска.
Однако Хмельницкого они уже не застали, он был в походе на поляков и возвратился в Чигирин только 24
А сразу после собора Государь Московский послал боярина Бутурлина, окольничего Алферьева и думного дьяка Лопухина принять присягу от гетмана и всей Малороссии.
Прежде всего, Хмельницкий обратился к Запорожской Сечи, которая к этому времени жила своей всегдашней вольной жизнью. Он хотел заручиться одобрением авторитетного казачьего сообщества, которое помогло ему шесть лет назад поднять восстание.
Запорожцы ответили:
«…не советуем вам более искать дружбы с поляками, а намерение ваше относительно московской протекции признаём заслуживающим внимания и даём вам такой совет: не нужно оставлять этого дела, но привести его к наилучшей пользе нашей малороссийской отчизны и всего запорожского войска…».
Получив от московских посланников объявление о согласии Правительства и думы принять Богдана под своё покровительство, он созвал в Чигирине совещание из высших чинов казацкого войска и знатных казаков. Когда все расселись в большой приёмной зале, гетман встал:
— Обстоятельства наши в настоящее время таковы, что нам нельзя оставаться в нейтральном положении, а необходимо принять протекцию какой-нибудь державы. Сейчас мы должны решить, кого нам держаться: Турции, Польши или Московского государства.
Присутствующие стали группами совещаться между собой, и вскоре молодые руководители и значные казаки объявили:
— Даём своё согласие на соединение с турками, у них воинский народ в нарочитом уважении и почтении, и для поселян у них нет ни аренд жидовских, ни великих налогов и повинностей, как в Польше. А что всего важнее: нет у них крепостных и продажных людей и крестьянства, как в Московщине это водится.
Гетман, видя, что решают совсем не так, как ему было надобно, вмешался:
— Для христиан добровольно отдаться во власть неверных, или задружить и общение с ними иметь — есть смертельный грех и поступок пред всем христианством позорный и предосудительный. Но, кроме того, когда соединяясь с неверными, ударим на царство Московское, на сей единственный и свободный остаток державы христианской, и покорим его под такое иго магометанское, в котором пребывают наши единоверные в Иерусалиме, Антиохии, Константинополе, Александрии. Кто мы тогда будем перед лицом света? По истине, не что иное, как притча во языцах и посмеяние в людях…
Красноречие Богдана и умение убеждать на этот раз пригодились ему, он сумел изменить мнение казаков в свою пользу.
31 декабря 1653 года прибыли в Переяславль главные московские послы, которые должны были принять присягу от гетмана и всего запорожского войска. Переяславльский полковник Павел Тетеря с шестистами казаками встретил их за пять верст от города и, сойдя с лошади, произнес приличествующую данному
Здесь сначала собралась тайная рада, а потом 8-го января и явная, общая, открытая.
Не все казаки были единодушны в принятии подданства московского. Иван Богун, знатный полковник, отказался принести присягу московскому царю. Он, любитель вольницы, напоминал, что в Москве даже бояре официально именуют себя царскими рабами, а уж что говорить о простом народе?
Отказался принять присягу и Иван Сирко, будущий знаменитый кошевой запорожского низового войска, который прямо из Переяславля уехал на Запорожье.
Перед собравшимися на открытой раде Хмельницкий произнёс свою речь:
— Панове полковники, есаулы, сотники, всё войско запорожское и все православные христиане! Ведомо вам всем, как нас Бог освободил из рук врагов, гонящих церковь Божию, озлобляющих всё христианство нашего восточного православия, хотящих искоренить нас так, чтобы и имя русского не упоминалось в земле нашей. Всем нам стало это уже несносно, и, видно, нельзя нам жить без царя. Поэтому мы собрали сегодня раду, явную всему народу, чтобы мы вместе с вами избрали себе государя из четырёх, кого захотите: первый — царь турецкий, второй — хан крымский, третий — король польский, и четвёртый — царь православный Великой Руси, царь восточный, которого вот уже шесть лет мы беспрестанно умоляем быть нашим царём и паном. Тут, кого хотите, того и избирайте. Царь турецкий — бусурман, и крымский хан — бусурман, об утеснении от польских панов не надобно и сказывать. А православный христианский царь восточный одного с нами исповедания, и мы с православием Великой Руси одно тело церкви.
Возлюбим его с усердием! Кроме его царской руки мы не найдём благотишнейшего пристанища.
Народ закричал неистово:
— Волим под царя восточного, православного!
После этого гетман и казацкие старшины отправились в соборную церковь и присягнули на вечное подданство государю. А московские посланники отправились по всем городам и местечкам Малороссии принимать присягу от их жителей.
Шанс, предоставленный провидением для создания самостоятельного и независимого Южно-русского государства, остался неиспользованным на долгие 350 лет. История этого края пошла другим путём.
Медленно, очень медленно выкарабкивался Михаил из лап смерти. Три недели знаменитый варшавский лекарь жил в замке Рудницких и обучал Яну уходу за раненым. Яна ни на шаг не отходила от Михаила, она и спала в той же зале, где лежал он. Служанка приносила еду, которая частенько так и оставалась нетронутой. Несколько раз в день заглядывала Леся, только она одна могла убедить Яну поесть. Леся рассказывала последние новости, старалась растормошить Яну, но это ей не всегда удавалось.
— Пока он не станет поправляться, я кушать не буду, — твердила она Лесе.