Хмурое утро

Толстой Алексей Николаевич

– Вот! – удивился. – Елки точеные, настоящие заграничные! Откуда? А нам махру выдают… Адская изжога от нее… Дай, пожалуйста, хоть парочку, про запас…

– Ну, как, в общем, живешь, Васька?

– Живу сволочно, – денег нет… Все надоело… – Он исподлобья покосился на соскочившего с коня Дундича, на трех мрачных кавалеристов позади него. – Если рассчитываете в Воронеже повеселиться – маком, господа… Краснопузая сволочь все вычистила, – ни одного кабака, ни одного заведения с девочками, – прямо отдохнуть негде…

– Познакомься, – сказал Рощин, – подполковник Дундич.

– Штаб-ротмистр Теплов.

Они откозыряли друг другу. Дундич, – морща смехом

смуглое быстроглазое лицо:

– Жалко, жалко, – сказал, – а мы на самом деле мечтали повеселиться… Деньжонок захватили…

– Да есть, конечно, по частным квартирам девчонки, и николаевку можно достать, и шампанское припрятано у спекулянтов… Пятьсот рублей бутылка! Ну, что это такое! – Припухшие, с постоянно набегающей слезой, глаза Теплова изобразили негодование. – Комендатура прямо, как со святыми, носится с этими спекулянтами… Спасители отечества! В Тамбове, понимаешь, мы напились… Ну, – счет дикий, ну, – платить же нечем, ну, я в рожу и заехал… И разжаловали… Понимаешь, Вадим, у нас в частях очень подавленное настроение. В конце концов – отдаем жизнь… Уходит молодость… А что – впереди? Разоренная Москва? Безденежье… Тебе хорошо, ты университет кончил, – снял, к черту, вшивый мундир и читай себе лекции какие-нибудь… А мне – тяни лямку… Да и армии-то настоящей нам не позволят держать…

– Штаб-ротмистр, вам необходимо рассеяться, – сказал Дундич. – Едемте в город. Дела у нас только передать пакет командующему и потом – на всю ночь… Я отвечаю шампанским…

– Черт знает что такое! – проговорил Теплов, потянувшись скрести за ухом, – неудобно оставить пост, так – здорово живешь…

– А ты передай команду старшему по взводу, – сказал Рощин. – А коменданту скажешь, что у тебя закралось подозрение – не переодетые ли мы красные разведчики… На худой конец – обругают тебя дураком…

Теплов разинул беззубый рот и захохотал и, – вытирая глаза:

– Это идея! И я еще даже хотел вас арестовать…

– Правильно…

– Старший унтер-офицер Гвоздев! – уже раскатисто-бодро крикнул Теплов, обернувшись к окопу, где опять скучали юнкера около пулемета. И когда старший унтер-офицер, лет восемнадцати мальчишка с голубыми наглыми глазами, подошел и отчетливо, держа локоть вровень плеча, взял под козырек, Теплов ему передал командование и приказал подать лошадь.

По дороге к городу, ерзая от нетерпения в седле, Теплов рассказал все, что было нужно: какие в Воронеже воинские части и сколько артиллерии, где она расположена…

– Собачья паника, и больше ничего… Извольте видеть – у Кутепова под Орлом какая-то неудача – так наши в штаны валят… Никогда этого прежде не было… А помнишь, Вадим, Ледовый поход? У нас теперь пошло одно словечко: «сердце потеряли…» Да, да, что-то утеряно, – прежний пыл… Да и мужики здесь сволочи, – волками смотрят… Прав, прав генерал Кутепов, – он, говорят, отрезал главнокомандующему: «Москву можно взять при условии: дать населению земельную реформу и виселицу…» Чтобы ни одного телеграфного столба порожнего не осталось… Вешать, как при Пугачеве, – целыми деревнями… А впрочем, все это скучная материя… Мне дали один адресок: две сестры, обязательнейшие девушки, играют на гитарах, поют романсы, – с ума сойти, елки-палки! Знаете что, – давайте уж прямо сразу к ним…

Теплова, видимо, хорошо знали, – несколько встретившихся патрулей только откозыряли, даже и не покосившись на Дундича и Рощина. На главной улице свернули к чугунному подъезду гостиницы. Теплов слез и, раздвигая ноги, сказал застенчиво:

– Не

люблю лишний раз глаза мозолить, я лучше вас здесь подожду… Главный штаб – во втором этаже… Только, господа, скорее. – И строго – рябому, с татарскими усиками, кубанскому казаку, стоящему в подъезде: – Пропусти, болван…

Дундич и Рощин поднялись по чугунной сквозной лестнице. На пакете Буденного стояло: «Генерал-майору Шкуро, лично, секретно…» Решено было – передать пакет через адъютанта. В зале ресторана с ободранными окнами помещалась канцелярия, – Дундич и Рощин вошли туда, и сейчас же перед ними в другие двери вошли два человека: один, длинный и громоздкий, с пышными подусниками на грубо красивом лице, был на костыле, топорщившем под мышкой его светло-серую генеральскую шинель. Рощин узнал Мамонтова. Другой – в коричневой черкеске – с воспаленным, скуластым, хулиганским лицом с разинутыми ноздрями вздернутого носа, был генерал Шкуро. Войдя, они остановились около стола, где штабной офицерик в широких, как крылья летучей мыши, галифе диктовал что-то хорошенькой блондиночке, которая высоко подбрасывала руки, печатая на ундервуде.

Рощин указал Дундичу на Шкуро, спрашивая: «Что же теперь делать?» Мамонтов в это время обернулся и, увидев двух незнакомых офицеров, басовито приказал:

– Подойдите, господа…

Рощин вытянулся, оставшись у дверей. Дундич подошел к Шкуро:

– Имею передать вашему превосходительству пакет.

Шкуро стоял почти спиной к Дундичу, он не обернулся, только повел крепкой красной шеей, в которую врезался галунный ворот, и, не глядя в лицо, подняв по-волчьи верхнюю губу, спросил:

– От кого пакет?

– От командира Пятьдесят первого резервного, прибывшего на правый берег Дона в ваше распоряжение…

– Это что еще за Пятьдесят первый полк? – теперь уже повернувшись, но все так же неприязненно проговорил Шкуро, взял пакет и вертел его в пальцах. – Кто командир?

Вадим Петрович, стоявший в дверях, почувствовал неприятный холодок и опустил руку в карман шинели на рукоятку нагана. Получалось в высшей степени глупо, и неумело, и напрасно… Дундич сейчас брякнет какую-нибудь несусветную фамилию… Жаль! Могли бы привезти Буденному ценные сведения…

– Командует Пятьдесят первым полком граф Шамбертен, – не задумываясь, ответил Дундич и веселым взглядом поймал косой, налитый желчью, непроспанный взгляд Шкуро. – Разрешите идти, ваше превосходительство?

– Постойте, постойте, подполковник. – Мамонтов неуклюже начал поворачиваться на костыле. – Что-то знакомая фамилия, позвольте-ка… – Мясистое красивое лицо его вдруг болезненно исказилось: неловким движением он разбередил ногу в лубке, раздробленную пулей на прошлой неделе, когда он на тройке уходил от Буденного. – А, черт! – пробормотал он. – А, черт!.. Можете идти, подполковник…

Дундич, откозырнув, сделал четкий полуоборот и пошел к двери. Рощин видел, как Шкуро, говоря что-то все еще сморщенному от боли Мамонтову, медленно разрывал пакет: в нем находилось письмо, подписанное Семеном Буденным; содержание было известно Дундичу и Рощину: «24 октября, в шесть часов утра, я прибуду в Воронеж. Приказываю вам, генералу Шкуро, построить все контрреволюционные силы на площади у круглых рядов, где вы вешали рабочих. Командовать парадом приказываю вам лично…»

Они спускались по чугунной лестнице. Навстречу им поднимались – гуськом – юнкера с винтовками. Рощину казалось, что маленький Дундич – впереди него, – задрав нос, отчетливо позвякивая шпорами, – идет слишком медленно… Ненужная и глупая бравада!..