Хобби Холл, или Приключения русского кота в Туманном Альбионе
Шрифт:
Но полковник не дал Шульцу закончить рапорт:
– Ага! Значит, вы были в Салониках, а ракетницу украли на Крите… Не кажется ли вам, господа, что здесь какая-то неувязка?
Полковник вовлекал в своё расследование штатских.
– Полковник! Сигнал был подан не из ракетницы, – сказал Кашлинс, рассеивая дым сражений, клубившийся в голове Пепсодента. – Но кто подал сигнал? И зачем?
Вопрос остался без ответа. Хотя не кто иной, как полковник Пепсодент мог бы внести полную и исчерпывающую ясность. Ведь это именно он подал сигнал к построению на обед, разумеется совсем того не желая. Более того, даже не подозревая об этом. Просто, вставая с кресла в гостиной в намерении прогуляться по парку, полковник слегка ударился головой о висевший на стене щит неведомого крестоносца. Вот этот-то звук, который можно было слышать в самых отдалённых уголках графства, и был принят всеми за гонг на обед. Самое удивительное, что полковник впоследствии утверждал, будто в столовую его привёл вовсе не гонг, который он слышал не
Тем временем преследуемый котом Шульц на свой страх и риск притащил из кухни блюдо румяных, благоухающих пирожков. Ибо это были единственные пока плоды (как ни безграмотно это звучит) умелых конечностей Марьи-Деесдемоны Кукконен. И компания жадно закусила под увлекательный рассказ полковника Пепсодента о некоем лейтенанте Пайнэппле, либерализм которого в отношении подчинённых (особенно это касалось капрала Сандерсона, который до отступления с Крита имел обыкновение сидеть в канцелярии за вторым столом слева от входа с, надо вам сказать, довольно-таки наглой рожей) и привёл к утрате ценной ракетницы. В конце рассказа полковник всё-таки сунул ложку мёда в бочку дегтя, сообщив, что эта позорная история так и не достигла ушей сэра Уинстона Черчилля. Так что тот умер, слава Богу, в неведении.
В конце концов обед был подан и съеден без каких-либо происшествий, достойных упоминания. Хотя ближе к развязке произошёл-таки один забавный эпизод. За десертом мистер Скрудж-ст. по рассеянности подавился футляром от очков миссис Уоплдопл. Старушка неосторожно положила его рядом с тарелкой Скруджа-младшего, которую Скрудж-старший весь обед упорно принимал за свою.
Ночь нежна?
А потом наступила ночь. Нежная, как роман Скотта Фицджеральда, которого никто здесь по разным причинам не читал, а миссис Уоплдопл так про него даже и не слыхала. И вообще она предпочитала музыку. Поэтому сейчас, в первом часу ночи, устроилась поуютнее в пыльном кресле у себя в комнате и врубила «Радио Один», столь высоко ценимое трудными британскими подростками. Под сатанинские завывания «Скид Роу», принимаемые за божественный ноктюрн Шопена, старушка обратилась мыслями к счастливым дням своего нортумберлендского детства. Те славные деньки, ничем не омрачённые, если не считать самоубийства отца, сумасшествия матери и утомительных запоев дяди Гарри, предстали перед глазами миссис Уоплдопл… в лице полковника Пепсодента. Тот примчался из соседней спальни («в пижаме, Боже! и с этой своей немыслимой саблей на боку!») и орал сейчас, что не потерпит Бетховена себе на ухо посреди ночи!
– Ну хорошо-хорошо, Реджинальд! – Она иногда называла полковника этим именем, хотя того звали просто Хэмфри Элиас Теодор Майкл. – Я сделаю потише, если вы настаиваете. – И она выключила радио. – Ну вот, теперь почти ничего не слышно, – грустно сказала самой себе миссис Уоплдопл, ибо полковник уже убежал.
Ворвавшись к себе в комнату, полковник Пепсодент рухнул на походную кровать под маскировочной сеткой и приказал себе немедленно заснуть назло всем представителям венской симфонической школы. Саблю он повесил в изголовье, чтобы, как всегда по утрам, как следует треснуться лбом о её помятые ножны. После минутного раздумья о незавидной участи Океанопулосовых клопов, которым Пепсодент решил дать завтра последний бой, он погрузился в типичный сон отставного полковника кавалерии Её Величества.
Доктор Хьюго Океанопулос спал как дитя. Под кроватью. Две кружки валерианового настоя сделали своё дело, и доктор освободился на эту ночь от леденящих душу кошмаров с полковником Пепсодентом и миссис Мари-Роз Уоплдопл в главных ролях. День завершился на редкость удачно: под вечер Эшли Скрудж уехал на станцию на тракторе некоего Франтишека Смрковского, местного фермера, так как «Бентли» на месте не оказалось. (Кстати, молодой Скрудж придерживался экстатической манеры вождения. Некоторые ещё называют её дебильной. Поэтому, когда мотор древнего «Джона Дира» взревел как сумасшедший, и Скрудж в дыму и пламени рванул с места, пан Франтишек закрыл глаза, опустил голову и начал тихо молиться на языке дедов и прадедов. И молился до тех пор, пока сердце не подсказало ему, что молодой Скрудж уже прибыл на станцию, а маневровому тепловозу удалось-таки увернуться от лихо тормозящего трактора.) Умудрённый жизненным опытом Шульц высказал предположение, что, судя по всему, «Бентли» угнал кто-то из деревенских сорванцов, и обещал прояснить этот вопрос завтра. А доктор на радостях показал класс и, расставаясь со Скруджем, назвал его Памблтоном. То есть не использовал ни одной буквы из настоящей фамилии Эшли!
Клариссе же в минуту расставания чертовски хотелось то ли плакать, то ли выпить, а может быть, даже прокатиться со Сруждом до Лондона. Но эти трактора такие тесные! В общем, Клариссе хотелось, но она сдержалась. Эшли пообещал присылать по ксероксу в день, и Кларисса печально улыбнулась ему в ответ. Потом, уже в тракторе, они обнялись. Страдания мисс Бусхалтер достигли апогея, когда «дорогой Эшли» ослабил объятия и усадил её на рычаг управления трактора… Даже сейчас, во сне, Кларисса содрогалась. Однако тут мы уже вторгаемся в малогабаритное пространство души очаровательной мисс Бусхалтер. Оставим же юное создание
Сэр Тимоти Скрудж, разумеется, спал. Совершенно очевидно, что факт этот не нуждается в каких-либо разъяснениях и комментариях. Поэтому ограничимся простой констатацией: Скрудж-старший спал.
Соседний Кашлинс, никогда не отличавшийся склонностью к авантюризму, тоже не смог придумать ничего лучшего в этот полночный час. Ему даже в голову не пришло почитать на ночь Шелли или заняться мастурбацией. К примеру. Заслуживает, однако, внимания поза, в которой его застиг сон. Описать её было бы под силу разве что мистеру Стивену Кингу, да и то лишь в минуту творческого озарения. Мы же и не берёмся. Отметим лишь, что привидение графа Крэншоу (бывшего хозяина замка), слонявшееся ночи напролёт по местам своих кровавых злодеяний, должно быть по гроб жизни благодарно судьбе за то, что она уберегла его от встречи со спящим Джереми Кашлинсом именно этой ночью. Один вид Кашлинсовой вставной челюсти, зажатой в скрюченной руке наподобие бумеранга, мог навсегда лишить несчастного «палача Бертрама» (так называли Крэншоу газеты семнадцатого века) дара речи. И кто бы тогда вместо него жутко завывал здесь тёмными ненастными ночами? Кто бы орал тогда в пустынных коридорах («Расплаты час настал! Иди сюда, скотина!»), я вас спрашиваю?!
По счастливому стечению обстоятельств, призрак неважно себя чувствовал в последнее время. Вызванный на прошлой неделе Океанопулосом однокурсник-патологоанатом Джилберт-Джонатан Пуз, виконт Уилбэрроу [2] , заподозрил цирроз. К счастью, не очень запущенный. Тем не менее мнительный Крэншоу мизантропически засел в своём офисе в западном крыле замка и безвылазно торчал там ночи напролет, пренебрегая как своими прямыми обязанностями, так и приглашениями Хьюго Океанопулоса на кружечку портера.
2
Wheelbarrow—по-русски просто-напросто «тачка».
Похоже, кончились весёлые ночки, когда доктор в обнимку с тенью Крэншоу поднимались по скрипучим лестницам на второй этаж замка, чтобы у дверей кого-нибудь из пациентов представить избранные сцены из репертуара «Кровавого Берти». (Особенно хорош был эпизод «Возмездия в Чулане» с последующим сожжением туркменского ковра.) Но нет худа без добра: в эту ночь «Кровавый Берти» избежал встречи с Джереми Р. Кашлинсом, которая неизвестно ещё чем могла закончиться.
Кто там у нас ещё остался из обитателей замка в эту ночь? А! Леди Драгстор, «стервоватая Бесс», как называл её покойный лорд Горацио во времена их медового месяца на Лазурном Берегу. Счастье, кстати говоря, продлилось всего два дня. До знаменитого «Адского Штурма», который и вызволил лорда Драгстора из лап новобрачной. Эта операция (известная также под названием «Битва в Ницце») до сих пор считается одной из самых грандиозных в истории французских частей специального назначения. Итак, леди Драгстор не спала в эту тревожную ночь. Лёжа на ковре с тяжеленной гаванской сигарой в зубах, она ждала звонка своего многолетнего поставщика марихуаны Али Забулддина Хошкуды. В этот поздний час Али Забулддин должен был объяснить леди Драгстор, зачем это он, скотина, мешает индийскую коноплю с козьим навозом, а потом ещё, сволочь такая, пытается всучить это месиво ей, внучке адмирала Файеруотера?! Звонка долго не было, и Бесси Драгстор, чтобы не терять времени даром, занялась приготовлением героинового отвара, рецепт которого получила вчера в письме от школьной подруги. Помешивая варево в котелке и пробуя насчёт соли, леди Драгстор услышала привычный звук падения кота в кастрюлю с черепаховым, на этот раз, супом. Потом всё снова успокоилось до поры до времени, т. е. до звонка вероломного Забулддина. Отборный костромской мат, понёсшийся в тишине ночи из комнаты леди Драгстор (в своё время Бесси проучилась два семестра в Университете Патриса Лумумбы, где и познакомилась с аспирантом Хошкуды), как ни странно, не разбудил никого из прислуги, располагавшейся в комнатах неподалёку.
Ибо Шульц, прочитавший, как всегда на сон грядущий, пару страниц из «Полевого устава рейхсвера», давно уже крепко спал согласно п. 19 «Обязанностей часового на посту». А неприступная девица Марья-Деесдемона Кукконен храпела на своём топчане так, что с вековых сосен в дремучих финляндских лесах валились еловые шишки.
Нелегальный майор Баблов
Резидент ГРУ в Даксборо майор Саня Баблов сидел в гостиной своего дома (Претория-роуд, 234) и пытался сообразить, почему газета, лежащая перед ним на столе, напечатана по-английски и, главное, почему он понимает абсолютно всё, что там написано. С отвращением дочитав восторженный репортаж какого-то Джоша Сникерса о тренировке какого-то «Куинс Парк Рейнджерса», обошедшейся на этот раз без девочек, наркотиков и поножовщины, майор плеснул джина в гранёный стакан и на негнущихся ногах отправился в дальний путь. Разглядывая незнакомую (и от этого ещё более отвратительную) обстановку совершенно неизвестного ему дома, он мучительно пытался сообразить, куда забросила его нелегальная жизнь на этот раз.