Хочешь жить, Викентий?
Шрифт:
– Представляешь, Серега?! Дергаю за кольцо – ни фига!.. Ищу запасное – нету! И падаю! Понимаешь, Серега? Падаю! А все наверху – у них-то парашюты раскрылись! А я падаю, Серега! Понимаешь?
Он жадно хлебнул из горлышка, сунул бутылку второму.
– Серега! Смерти нет! – крикнул он яростно и чуть не плача.
– Смерти нет, – согласился Серега, отпивая.
– Эй, братишка! – позвал парень в белой рубашке. – Выпей с нами!
Я взял бутылку.
– Представляешь, дергаю за кольцо…
– Парашют не раскрывался? – тоскливо спросил я.
– Смерти
– Смерти нет… – повторил я и, кажется, только тогда заплакал.
В августе я подал заявление на восстановление в медучилище и вот снова хожу на лекции и зубрю, зубрю, зубрю в бешенстве все, что положено, о человеке и о том, в чем держится его душа…
Накось выкуси!
I
– Олег Иваныч! Перелом черепа привезли! – В дверь ординаторской просунулась мордочка Вали-санитарки.
– Иду, иду! – Олег Иванович поднялся из-за стола. – Вот видите, коллеги, восемь утра, а кому-то череп уже проломили. На то оно и травматологическое отделение. – Олег Иванович авансом называет нас, практикантов, коллегами.
Утренняя пятиминутка, на которой обсуждалось все, что приключилось в отделении травмы за сутки, закончилась. Медсестры, дежурившие ночью, поспешили в раздевалку – сменить «боевые» халаты на штатское платье – и скорее на отсып, домой, а дневная смена разбрелась по своим местам. Мы выходим вслед за Олегом Ивановичем.
– Походите по палатам, посмотрите на больных. А сейчас извините: к переломанному черепу спешу, – договаривает он уже на повороте к смотровому кабинету. Нас, значит, брать с собой не хочет.
Я здесь первый день, а Борька, наоборот, заканчивает свою травматологическую практику.
– Подумаешь, – говорит он, – я тебе, Санёк, сам черепников этих покажу. Пошли на мужскую половину. Банально, конечно, но для первого раза тебе и этого хватит.
Мы вошли в первую от края – пятьдесят пятую. В этой небольшой, на четыре койки, палате оказалось трое больных, четвертого только что выписали. На первой койке лежал больной, укрытый до самой шеи тремя одеялами. Голова забинтована, вокруг закрытых глаз – багрово-синие круги кровоподтеков, «очки», один из признаков перелома черепа. Черепа ломают у нас в городе, как я понял, часто, несколько палат стабильно занимали «очкарики», и ряды их активно пополнялись.
Больной трясся в страшном ознобе, так что все три одеяла на нем тряслись и подпрыгивали. Около него стоял «брат по несчастью», владелец второй койки, он подтыкал одеяло и бодряще поокивал: «Ничо-о-о, согреешься! Меня ишшо не так потрясывало!» Голова его была также перевязана, но «очочки» поуменьшились и имели вокруг одного глаза желтовато-лимонный цвет, а вокруг второго – бледно-голубой.
Третий, белобрысый верзила, свободный от всяких повязок на голове, сидел, свесив ноги с кровати, и жевал курицу,
– Боря! – разулыбался он, во всю работая челюстями. – Новенького медбрата привел! Вот, – он поднял вверх куриную ножку, – соотечественницу Мопассана поедаю. Французская курица. Могу угостить! Мне сегодня на выписку. Так что обедать уже дома буду!
– Завтрачек-то у вас, Леонид, так, легонький совсем, – ответил Борька, – интеллигентный вы человек!
– Ишшо завтракает, а уж про обед думает, чем брюхон набить! – проворчал сосед со второй койки. – Что за человек такой!
Мы с Борькой вышли в коридор.
– Да что ты мне говоришь, ёлы-палы! – доносился запальчивый молодой голос из следующей палаты.
– Знаю – вот и говорю. Я в этом цеху семнадцать лет работаю, – спокойно отвечал ему второй.
– Ну что, Боря, заходим в пятьдесят шестую?
– Нет, не могу больше видеть, как соотечественниц Мопассана поедают, – поморщился Борька.
Мимо пронеслась операционная сестра. Из перевязочной гуськом выбежали сестры, и только Олег Иванович, завершавший этот исход, шел быстро, строго и сосредоточенно. На нас он даже не взглянул. К медсестринскому столику подбежала палатная сестра Тамара Сергеевна.
– Что это сестры сами не свои бегают? – спросил Борька, присаживаясь на стул. – Комиссия, что ли, какая?
– Да уж лучше бы комиссия, – расстроенно покачала головой Тамара Сергееевна. Она бросила на стол новую историю болезни. – Девушку с завода привезли. В станок затянуло. – Тамара Сергеевна понизила голос. – Всю изуродовало: и позвоночник, и таз, и ноги, и руки, – всю переломало. Да еще скальпированная рана черепа.
– Умерла? – спросил я машинально, читая историю болезни: «Крылова Александра Александровна. 19 лет…»
– Жива пока, но в сознание, видимо, не придет. – Тамара с досадой вздохнула. – На свадьбу к подружке вечером ехать собралась. Накрутила бигуди. Вот бигуди-то ее и затянули. Волосы густые, длинные – до пят, наверное, были.
Александра… Старше нас на два года. Но впечатление такое, будто мы из разных эпох. Она переехала в наш солнечный город с Севера, второй год работала на заводе, среди взрослых серьезных людей, была одной из лучших в профессии (в карте было отмечено: «передовик производства»). А я… а мы с Борисом просто поступившие в медучилище школьники, сидим посреди девичьего царства: в группе двадцать пять человек, а нас, пацанов, всего двое. И ничего не меняется, кроме названия предметов: анатомия, терапия, фармакология, латынь…
– В предоперационной были? – спросил Боря медсестру.
– Была. Готовятся. Скальп пришивать будут. Да только без пользы все это. Давление не определяется, пульс не прощупывается, дышит едва-едва.
– А кто оперировать будет?
– Олег Иванович. Петр Федорович ассистентом.
Я направился к операционному блоку.
– Куда ты, Саня?
– Олег Иванович обещал взять нас на самую интересную операцию.
– Я пас. Не хочу на скальп смотреть. Мне это не пригодится.
– Да пошли, откуда ты знаешь, что тебе пригодится!