Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы
Шрифт:
Скрипач. Глупости? Мой опыт, мои условия, все это для тебя глупости?
Флейтистка. Добиваешься определенности и хочешь опереть эту определенность на полную мою зависимость от тебя и твою абсолютную независимость от меня. Разве ты не видишь, что в таком союзе нет никакого смысла, что такой союз вообще невозможен? Жить — это значить быть с кем-то в союзе, а каждый союз — это взаимозависимость, но ведь это еще не значит, что мы не можем делать вид, обоюдно оберегая нашу пустоту, наши мечты о независимости, наши неверные представления о свободе. Ты можешь делать вид, что я независима от тебя, а я готова признать, что ты мне немножечко, чуточку нужен. Это все, что мы можем.
Скрипач. Это немного.
Флейтистка. Все — это много. Но подобная уверенность — глупость! Как ты можешь быть уверен, если даже не можешь быть уверен в себе, а тем более в нас двоих. Если ты хочешь жить, ты должен отказаться от
Скрипач. Когда-то мне казалось, что я должен выбирать между искусством и жизнью, то есть тобой. Теперь я вижу, что это была ложная установка, поскольку такого выбора нет. Между ними нет никакой разницы. Везде все та же двусмысленность, здесь и там отсутствие крепких принципов, повсюду лишь зависимость, относительность, недомолвки, вечная игра неизвестно во что, отсутствие какого-либо разумного объяснения и смысла. Только то, что происходит между двумя пятнами, формами, звуками, словами, между тобой и мной, кроме этого — ничего. Нет, между искусством и жизнью выбора не существует. То и другое основывается на одном и том же. На чем-то, что принять невозможно. Поэтому есть только выбор между искусством и жизнью с одной стороны, и… и…
Флейтистка. И чем?
Скрипач. Не знаю.
Флейтистка. Ну тогда забудь о выборе, которого нет, согласись, что его нет, и перестань создавать искусственные проблемы.
Скрипач. Не я их создаю, это они создают меня. Я стольких вещей не знаю, но это не значит, что этих вещей не существует. А может быть, все же есть какая-то альтернатива? Я чувствую, что есть, только не могу найти. Знаю лишь первую возможность: тебя и искусство, или искусство и тебя, все равно. Но я ищу, ищу, и я найду.
Флейтистка. Желаю удачи! Ты удачлив. Только по пути ты уничтожишь себя, меня, все вокруг… Тебе этого хочется?
Скрипач. Да, уничтожу, если будет надо. Уничтожу, если будет такая необходимость, если то, что есть, помешает мне найти то, что, может быть, существует вне этого.
Флейтистка. Вне этого ничего не существует.
Скрипач. Скрипка!
Флейтистка. Зачем тебе скрипка? Теперь, когда я здесь… Ты же не будешь опять играть на скрипке как в последний раз.
Скрипач. Играть. Я даже во сне не вижу, что играю на скрипке.
Флейтистка. Тогда что ты хочешь с ней сделать?..
Скрипач. Я хочу ее уничтожить.
Флейтистка. Ты шутишь?
Скрипач. Уничтожить. Убить и похоронить.
Флейтистка. Если ты не шутишь, то ты сошел с ума. Что это за идея, уничтожить такой ценный инструмент…
Скрипач. Это не шутка и не безумие. Это необходимость, жертвоприношение. Вид экзорцизма, а вернее, черной мессы, богослужение наоборот. Эх, скрипочка моя, священный инструмент искусства, чуткий, хрупкий и бесценный. И только артист имеет право прикасаться к тебе, артист, этот посвятивший тебе свою жизнь жрец, только ему можно прикасаться к тебе белыми и искусными пальцами, прикосновением церемониальным, набожным и умелым. А сейчас я прикоснусь к тебе как профан, мясник и хам, для того, чтобы стать профаном, мясником и хамом. Поскольку ты хрупкая, я прикоснусь к тебе топором. Ты красиво поешь, поэтому я перережу тебе горло! Ты бесценна, поэтому я тебя уничтожу. Где мой топор?..
Флейтистка. Не смей!
Скрипач. Почему? Это будет ритуальное убийство.
Флейтистка. Меня это не касается, но ты говорил, что скрипка похожа на мои бедра, что она как бедра! Ты обнимал скрипку, но думал обо мне. Если ты изуродуешь скрипку, ты изуродуешь меня.
Скрипач. Эх, скрипка! Ты любовь моя? Выгнутая, как ее фигура, прочная, как ее шея? Гладкая, как она, хрупкая, как она, как она, влекущая, чтобы прикоснуться к тебе с любовью и умением. Я прижимал тебя и своими руками, своим искусством извлекал из тебя сладкое воркование. Ну а теперь пой по-другому. Я добуду из тебя последний звук, такой, какого ты уже никогда не повторишь. Первый и последний, один-единственный. Я извлеку из тебя такую ноту, какой еще не извлекал из своей скрипки ни один скрипач. В тот миг, когда ты будешь умирать.
Флейтистка. Нет!
Скрипач. Почему? Это будет убийство из-за любви.
Флейтистка. Оставь, не делай этого!
Скрипач. Я должен.
Флейтистка. А я не позволю.
Скрипач. Я должен, должен, должен!
Флейтистка. А я не позволю, не позволю, не позволю!
Скрипач. Ты не можешь мне помешать (звуки борьбы).
Флейтистка. На помощь, на помощь! (Удар топора по скрипке, стон разорванных струн и глухое эхо размозженного дерева). Убийца! (Удары
Шаги и крик стихают в отдалении, Еще какое-то время слышны только удары.
ЧАСТЬ IV
Директор (произносит речь). Дамы и господа, уважаемые граждане, достопочтенные отцы города и гости, а также ты, дорогая молодежь… Ах, что я такое говорю! Уважаемые организмы, дорогие биологические функции, а также общественные психо-физико-социальные системы, то есть энерго-информационные структуры, лабильные, но временно стабильные. О вы, продукты эволюции, уважаемый синтез белка. Имею честь приветствовать вас на торжественном открытии… Ах, простите. «Честь» — слово из архива, которое уместно лишь в устаревшем словаре ценностей, безнадежно устаревшем, как и само вышедшее из употребления слово. Какая честь, что за честь, почему честь! Нет у меня никакой чести. Только не думайте, что своим присутствием вы оказываете кому-либо честь, о вы, проекты самих себя, вы, всемирные мелодрамы, демонстрируемые на экранах ваших собственных черепов, с вами в главной роли. Честь — это такая же чепуха, как иерархия. Нет чести без иерархии. А иерархии тоже нет. Поэтому прежде всего долой иерархию! Ведь разве одно зеркало, отражающееся в другом зеркале, лучше второго зеркала, а то второе зеркало, отражающееся в первом зеркале, более уважаемо, чем первое зеркало? С полной уверенностью говорю: нет. Нейрон стоит нейрона, и нейроны не могут гордиться друг другом. Пац стоит палаца, палац Паца, Пац Паца и палац палаца[4]. Поэтому пусть тебе не кажется, структура, что ты можешь удостаивать кого-либо чести, а кому-то приносить позор. Пусть тебе не снится, что ты красивая или уродливая, добрая или злая, подлая или благородная, трусливая, смелая, сильная, слабая, вообще какая-нибудь. Выкинь из головы все эти придуманные атрибуты, эти лингвистические недоразумения, все эти этики и эстетики, все эти веры и морали. Забудь о них раз и навсегда, эти вариации, ты версия, реализованная в натуре, но случайная, единственная и совсем необязательная. И поскольку ты именно таковой являешься, единственной, хоть и необязательной, поскольку нет никакой другой версии, с которой можно было бы тебя сравнить, — оказывается, что понятие различия не имеет смысла, потому что, в конечном счете, ты не можешь отличаться от самой себя. А если, вообще говоря, различия не существует, то не существует различий и частных, поэтому и нет иерархии. Потому что различия неизбежно порождают иерархию, принимая во внимание то, что если заяц отличается от черепахи, значит, он бегает быстрее. К счастью, это не так, потому что, как показал последний анализ, отличий не существует. И что из этого? Ничего. Потому что «что-то» существует только тогда, когда существует что-то другое, когда одно отличается от другого, «что-то» существует лишь вследствие отличия. А вот «ничто» от ничего уже отличить нельзя, как я сказал. Поэтому если все мы одинаковы и равны, то совсем не потому, что у всех у нас какая-то там душа. Душа! Ха-ха! (Смех в зале.) Мы все равны и одинаковы потому, что мы все являемся ничем (бурные аплодисменты). Да, все мы ничто, а между одним ничтожеством и другим никакой разницы нет! Если нам еще кажется, что между нами существует какое-то отличие, то помните, что это лишь старосветское заблуждение, самовластный и окончательный приговор ограниченного ума, искусственная и ничем не обоснованная дискриминация. Это ложь нашей культуры, которая всегда восхваляла иерархию. Дамы и господа, уважаемые зрители… а вернее, простите, дорогой общий знаменатель. Давайте все вместе издадим общий крик осуждения иерархии и справедливой ненависти к культуре, этому омерзительному иерархическому извращению! (Громкие крики «у-у-у-у» и свистки. Публика полна сарказма и ненависти. Постепенно шум стихает. Становится слышно, как точат нож.)
Посыльный. Какие-то два господина просят аудиенции.
Скрипач. Я не хочу никого видеть, я ни в ком не нуждаюсь и никого не принимаю.
Посыльный. Я им это говорил, но они настаивают. Они хотят что-то сказать.
Скрипач. Что они могут сказать?
Посыльный. Этого они не сказали, но говорят, что это очень важно.
Скрипач. Я теперь сам знаю, что важно, а что нет.
Посыльный. Я им об этом тоже говорил, но они ответили, что они знают лучше.
Скрипач. Это я знаю лучше.
Посыльный. Я им и это сказал. Но они говорят, что знают еще что-то.
Скрипач. Что они знают?
Посыльный. Этого они сказать не пожелали.
Скрипач. Тогда пусть войдут (перестает точить нож).
Посыльный. Войдите, пожалуйста.
Мать. Наконец. Я уже думала, что мы никогда не дождемся. Покажись, как ты выглядишь. Похудел…