Хочу проснуться, когда все закончится
Шрифт:
– Мама?!
– испуганно и чуть слышно произношу я.
– Что?
Этот вопрос и показавшийся сначала незнакомым голос вернули меня в реальность. Я резко повернулся на звук. Рядом шла Сара.
– Что ты говоришь?
– повторила она вопрос.
– Я?
– в полной растерянности я не понимал, что она пытается выяснить.
– Ничего не говорил.
Она удивленно посмотрела на меня, но ничего больше не сказала.
Пересекая площадь, мы медленно пошли вглубь этого сказочного острова, где нас окружали дети: кричащие, смеющиеся, убегающие от родителей. Мы с Сарой казались здесь лишними,
– Сара, а почему ты выбрала такое странное место работы?
– мне вдруг на самом деле стало это интересно.
– Странное? Мне оно таким не кажется, - спокойно ответила она.
Признаться, другого ответа я и не ожидал.
– Ты каждый день общаешься с мамолетними убийцами, отдаешь им часть своей жизни в то время, как могла бы, например, путешествовать по миру.
– Мир мне не кажется настолько интересным, как человеческая душа. А эти, как ты говоришь малолетние убийцы, тоже имеют душу. И порой такую, которой нет у тех, кто в своей жизни не убил даже насекомого. Все эти ребята не плохие, они просто запутались.
Я шел молча, рассматривая плитку под ногами, которой были выложены дорожки, расходящиеся в разные стороны. Свернув на одну из них, мы, не сговариваясь, направились к ближайшей скамье, и сели. Сара прижалась ко мне и взяла за руку.
Здесь было самое тихое место в парке. Нас окружали плотно стоящие друг к другу деревья, перед которыми были высажены невысокие кустарники. Они, словно изгородь, тянулись вдоль дорожек, и, казалось, им нет конца.
Мы были здесь одни.
– Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедшая и защищаю их, - после продолжительной паузы она продолжила говорить.
– Но это не так. Я никого не оправдываю. Они попадают сюда заслуженно. Но у них внутри такая пустота, что иногда становится страшно. Потому что ее никто никогда не пытался заполнить. В них никто не влил любовь и сочувствие. Поэтому они такие, какие сейчас. Им просто нужно помочь разобраться в этом и дать то хорошее, что может быть в каждом человеке.
– И ты, правда, веришь, что они могут исправиться или измениться?
– Не думаю, что человек может внезапно измениться. Это долгая и серьезная работа над собой. Кому-то проще оставаться с тем, что есть, чем тратить время на то, чего, возможно, в итоге не произойдет. Но даже у самых безнадежных бывают проблески. Вот, например, недавно один из них подбросил мне письмо. С признанием в любви. Я долго смотрела на эти слова, написанные с ошибками, и у меня наворачивались слезы. Мне было так страшно, что та боль, которую я ему причиню, сделает его еще хуже. Я долго собиралась с мыслями, подбирала правильные слова. Он вроде бы меня понял. И через несколько дней написал, что это была не любовь, а благодарность. Ведь, несмотря ни на что в глубине души, они тоже хотят, чтобы их любили, понимали, и не осуждали. Ведь они дети. И когда ты к ним хорошо относишься, они отвечают тем же. Тогда у меня появляется надежда, что они сюда больше никогда не вернутся.
– И ты им, правда, веришь?
– Я хочу верить. Но я всегда настороже. Никогда не знаешь, что на самом деле у каждого из нас внутри, и какой из демонов проснется завтрашним утром. Я давно убедилась,
– Плохо я себе это представляю, - усмехнулся я.
Проработав несколько лет в газете, я побывал ни на одном судебном заседании с убийцами, и честно, говоря, последнее, что мог о них подумать, так это то, что они смогут хоть что-то написать.
– Пишут. Некоторые тайком, пока никто не видит. Боятся, что над ними будут смеяться. А потом приходят, чтобы услышать мое мнение. И я всегда говорю, что мне нравится. Даже если там непроходимый набор слов, выстроенный столбиком.
– Ты врешь им? Может, наоборот стоит говорить правду. Они должны знать, что похвалу нужно заслужить.
– Нет, я никогда не скажу им этого. Неважно, насколько это хорошо написано. Важно то, что они вложили в это душу, и были честны. Я не имею права осуждать их души и честность. Особенно, когда они имеют смелость поделиться самым сокровенным.
Я молчал.
– Принес мне как-то один из ребят, вернувшийся в колонию в третий раз, несколько строк про маму. Я до сих пор их не могу забыть.
Помолись за меня, мама
Над одиноким пламенем свечи,
И улыбнись в душе мне, мама
Закрой глаза. Врозь помолчим.
Помолчим над тем, как все безнадежно,
Над тем, как падает холодный снег,
Как заблудиться в темноте можно,
И как никогда не выйти на свет.
Ты прости меня, мама,
Что не стану никогда я
Для тебя тем сыном,
О котором мечтала.
Дочитав, Сара горько вздохнула.
– Скучает по маме?
– спросил я, вспомнив о своей. Она так и не успела получить от меня ни одной похожей строчки.
– Да. По маме, которую никогда не знал.
На миг мне тоже стало жаль этих ребят. И Сару, которая так отчаянно борется за них, пытаясь спасти.
Больше об этом говорить мы не стали, и решили вернуться к тому, зачем сюда пришли.
Оказавшись снова на площади, Сара с искренним интересом и детским восторгом рассматривала все вокруг, пытаясь скрыть вспыхнувший в ее в глазах огонек.
– Я, надеюсь, мы не пойдем на эти сумасшедшие горки?
– кивнул я в ту сторону, откуда доносились восторженные крики.
– А ты что, боишься?
– рассмеялась она.
– Да нет, просто не хочется умереть в расцвете лет от сердечного приступа, - усмехнулся я.
– Если тебе суждено умереть от свалившегося на голову кирпича, то на горке ты точно не умрешь.
– А если суждено как раз в этот день и именно на этой горке?
– наигранно серьезно спросил я.
– Ты такой смешной, - снова рассмеялась она.
– Все будет в порядке. Идем.
Не дожидаясь ответа, она потащила меня на эти ужасные горки, после которых я, на самом деле, чудом остался жив, и еще долго пытался унять дрожь во всем теле.
Единственное, что не внушало страха - колесо, с которого был виден весь город. Сара даже немного расстроилась, когда я предложил прокатиться на нем, вместо очередного лишающего дара речи аттракциона.