Хочу у зеркала, где муть… (сборник)

Цветаева Марина Ивановна

«Русской ржи от меня поклон…»

Русской ржи от меня поклон, Ниве, где баба застится… Друг! Дожди за моим окном, Беды и блажи на сердце… Ты, в погудке дождей и бед — То ж, что Гомер в гекзаметре. Дай мне руку – на весь тот свет! Здесь – мои обе заняты. 7 мая 1925, Вшеноры

1926–1936

«Тише, хвала! Дверью не хлопать, Слава!..»

Тише, хвала! Дверью не хлопать, Слава! Стола Угол – и локоть. Сутолочь, стоп! Сердце, уймись! Локоть – и лоб. Локоть – и мысль. Юность – любить, Старость – погреться: Некогда – быть, Некуда деться. Хоть бы закут — Только без прочих! Краны – текут, Стулья – грохочут, Рты говорят: Кашей во рту Благодарят «За красоту». Знали бы вы, Ближний и дальний, Как головы Собственной жаль мне — Бога

в орде! Степь – каземат — Рай – это где Не говорят! Юбочник – скот, Лавочник – частность! Богом мне – тот Будет, кто даст мне – Не времени! Дни сочтены! — Для тишины — Четыре стены. 26 января 1926, Париж

‹Памяти Сергея Есенина›

…И не жалость – мало жил, И не горечь – мало дал, — Много жил – кто в наши жил Дни, всё дал – кто песню дал. Январь 1926

Разговор с гением

Глыбами – лбу Лавры похвал. «Петь не могу!» – «Будешь!» – «Пропал, (На толокно Переводи!) Как молоко — Звук из груди. Пусто. Суха. В полную веснь — Чувство сука». – «Старая песнь! Брось, не морочь!» «Лучше мне впредь — Камень толочь!» – «Тут-то и петь!» «Что я, снегирь, Чтоб день-деньской Петь?» – «Не моги, Пташка, а пой! На зло врагу!» «Коли двух строк Свесть не могу?» – «Кто когда – мог?!» — «Пытка!» – «Терпи!» «Скошенный луг — Глотка!» – «Хрипи: Тоже ведь – звук!» «Львов, а не жен Дело». – «Детей: Распотрошен — Пел же – Орфей!» «Так и в гробу?» – «И под доской». «Петь не могу!» – «Это воспой!» 4 июня 1928

Наяда

Проходи стороной, Тело вольное, рыбье! Между мной и волной, Между грудью и зыбью — Третье, злостная грань Дружбе гордой и голой: Стопудовая дань Пустяковине: полу. Узнаю тебя, клин, Как тебя ни зови: В море – ткань, в поле – тын. Вечный третий в любви! Мало – злобе людской Права каменных камер? Мало – деве морской Моря трепетной ткани? Океана-Отца Неизбывных достатков — Пены – чудо-чепца? Вала – чудо-палатки? Узнаю тебя, гад, Как тебя ни зови: В море – ткань, в горе — взгляд, — Вечный третий в любви! Как приму тебя, бой, Мне даваемый глубью, Раз меж мной и волной, Между грудью – и грудью… – Нереида! – Волна! Ничего нам не надо, Что не я, не она, Не волна, не наяда! Узнаю тебя, гроб, Как тебя ни зови: В вере – храм, в храме – поп, — Вечный третий в любви! Хлебопёк, кочегар, — Брак без третьего между! Прячут жир (горе бар!), Чистым – нету одежды! Черноморских чубов: – Братцы, голые топай! — Голым в хлябь и в любовь, Как бойцы Перекопа — В бой… Матросских сосков Рябь. – «Товарищ, живи!» …В пулю – шлем, в бурю – кров: Вечный третий в любви! Побережья бродяг, Клятвы без аналоев! Как вступлю в тебя, брак, Раз меж мною – и мною ж — Что? Да нос на тени, Соглядатай извечный — (Свой же). Всё, что бы ни — Что? Да всё, если нечто! Узнаю тебя, 6ic, Как тебя ни зови: Нынче – нос, завтра – мыс, — Вечный третий в любви! Горделивая мать Над цветущим отростком, Торопись умирать! Завтра – третий вотрется! Узнаю тебя, смерть, Как тебя ни зови: В сыне – рост, в сливе – червь: Вечный третий в любви. 1 августа 1928, Понтайяк

Маяковскому

1

Чтобы край земной не вымер Без отчаянных дядей, Будь, младенец, Володимир: Целым миром володей!

2

Литературная – не в ней Суть, а вот – кровь пролейте! Выходит каждые семь дней. Ушедший – раз в столетье Приходит. Сбит передовой Боец. Каких, столица, Еще тебе вестей, какой Еще – передовицы? Ведь это, милые, у нас, Черновец – милюковцу: «Владимир Маяковский? Да-с, Бас, говорят, и в кофте Ходил»… Эх, кровь-твоя-кровца! Как с новью примириться, Раз первого ее бойца Кровь – на второй странице (Известий).

3

«В гробу, в обыкновенном темном костюме, в устойчивых, грубых ботинках, подбитых железом, лежит величайший поэт революции».

(«Однодневная газета», 24 апреля 1930 г.) В сапогах, подкованных железом, В сапогах, в которых гору брал — Никаким обходом ни объездом Не доставшийся бы перевал — Израсходованных до сиянья За двадцатилетний перегон. Гору пролетарского Синая, На котором праводатель – он. В сапогах – двустопная жилплощадь, Чтоб не вмешивался жилотдел — В

сапогах, в которых, понаморщась, Гору нес – и брал – и клял – и пел — В сапогах и до и без отказу По невспаханностям Октября, В сапогах почти что водолаза: Пехотинца, чище ж говоря: В сапогах великого похода, На донбассовских, небось, гвоздях, Гору горя своего народа Стапятидесяти (Госиздат) Миллионного… – В котором роде Своего, когда который год: «Ничего-де своего в заводе!» Всех народов горя гору – вот. Так вот в этих – про его Рольс-Ройсы Говорок еще не приутих — Мертвый пионерам крикнул: Стройся! В сапогах – свидетельствующих.

4

Любовная лодка разбилась о быт.

И полушки не поставишь На такого главаря. Лодка-то твоя, товарищ, Из какого словаря? В лодке да еще в любовной Запрокинуться – скандал! Разин – чем тебе не ровня? — Лучше с бытом совладал. Эко новшество – лекарство, Хлещущее, что твой кран! Парень, не по-пролетарски Действуешь – а что твой пан! Стоило ж в богов и в матку Нас, чтоб – кровь, а не рассвет! — Класса белую подкладку Выворотить напослед. Вроде юнкера, на «Тоске» Выстрелившего – с тоски! Парень! не по-маяковски Действуешь: по-шаховски. Фуражечку б на бровишки И – прощай моя джаным! Правнуком своим проживши, Кончил – прадедом своим. То-то же как на поверку Выйдет – стыд тебя заест: Совето-российский Вертер. Дворяно-российский жест. Только раньше – в околодок, Нынче ж… – Враг ты мой родной! Никаких любовных лодок Новых – нету под луной.

5

Выстрел – в самую душу, Как только что по врагам. Богоборцем разрушен Сегодня последний храм. Еще раз не осекся, И, в точку попав – усоп. Было – стало быть сердце, Коль выстрелу следом – стоп. (Зарубежье, встречаясь: «Ну, казус! Каков фугас! Значит – тоже сердца есть? И с той же, что и у нас?») Выстрел – в самую точку, Как в ярмарочную цель. (Часто – левую мочку Отбривши – с женой в постель.) Молодец! Не прошибся! А женщины ради – что ж! И Елену паршивкой – Подумавши – назовешь. Лишь одним, зато знатно, Нас лефовец удивил: Только вправо и знавший Палить-то, а тут – слевил. Кабы в правую – свёрк бы Ланцетик – и здрав ваш шеф. Выстрел в левую створку: Ну в самый-те Центропев!

6

Зёрна огненного цвета Брошу на ладонь, Чтоб предстал он в бездне света Красный как огонь. Советским вельможей, При полном синоде… – Здорово, Сережа! – Здорово, Володя! Умаялся? – Малость. – По общим? – По личным. – Стрелялось? – Привычно. – Горелось? – Отлично. – Так стало быть пожил! – Пасс в нек’тором роде. …Негоже, Сережа! …Негоже, Володя! А помнишь, как матом Во весь свой эстрадный Басище – меня-то Обкладывал? – Ладно Уж… – Вот-те и шлюпка Любовная лодка! Ужель из-за юбки? – Хужей из-за водки. Опухшая рожа С тех пор и на взводе? Негоже, Сережа. – Негоже, Володя. А впрочем – не бритва — Сработано чисто. Так стало быть бита Картишка? – Сочится. – Приложь подорожник. – Хорош и коллодий. Приложим, Сережа? – Приложим, Володя. А что на Рассее— На матушке? – То есть Где? – В Эсэсэсэре Что нового? – Строят. Родители – родят, Вредители – точут, Издатели – водят, Писатели – строчут. Мост новый заложен, Да сбит половодьем. Все то же, Сережа! – Все то же, Володя. А певчая стая? – Народ, знаешь, тертый! Нам лавры сплетая, У нас, как у мертвых, Прут. Старую Росту Да завтрашним лаком. Да не обойдешься С одним Пастернаком. Хошь, руку приложим На ихнем безводье? Приложим, Сережа? – Приложим, Володя! Еще тебе кланяется… – А что добрый Наш Льсан Алексаныч? – Вон – ангелом! – Федор Кузьмич? – На канале: По красные щеки Пошел. – Гумилев Николай? – На Востоке. (В кровавой рогоже, На полной подводе…) – Все то же, Сережа! – Все то же, Володя! А коли все то же, Володя, мил-друг мой — Вновь руки наложим, Володя, хоть рук – и — Нет. – Хотя и нету, Сережа, мил-брат мой, Под царство и это Подложим гранату! И на раствороженном Нами Восходе — Заложим, Сережа! – Заложим, Володя!

7

Много храмов разрушил, А этот – ценней всего. Упокой, Господи, душу Усопшего врага твоего. Савойя, август 1930

Лучина

До Эйфелевой – рукою Подать! Подавай и лезь. Но каждый из нас – такое Зрел, зрит, говорю, и днесь, Что скушным и некрасивым Нам кажется ваш Париж. «Россия моя, Россия, Зачем так ярко горишь?» Июнь 1931