Ходи невредимым!
Шрифт:
– Ты отказываешь нам в воинской помощи?! – загремел железными нарукавниками Мамука. – Не ты ли сейчас сказал: «Брат для брата в черный день!»?
– Сказал… и докажу. Я дам вам совет, и он принесет вам победу. Но не говорите об этом царю Теймуразу, ибо он поступит наоборот и погубит вас, хевсуров, тушин и пшавов. Передайте мой совет хевис-тави и Анта Девдрису с моими пожеланиями победы: не спускайтесь с гор в Кахети, пока не уйдут в Иран со всем войском Иса-хан и Хосро-мирза. А они непременно уйдут, и очень скоро, – ибо здесь, где я стою с поднятым мечом, им оставаться опасно и бесцельно.
– Ты обременил наши
– Да ниспошлет! – И Саакадзе дружески положил свою руку на железное плечо Мамука.
Утром, когда горы еще курились белесым туманом, а хевсуры уже надевали налокотники, к ним вошел Саакадзе, бережно держа в руках старинный хевсурский меч. Он просил передать хевис-тави просьбу Георгия Саакадзе: когда кончится война и хевсуры вернутся в Хевсурети, пусть глава ущелья перешлет этот меч, найденный Матарсом, одним из «Дружины барсов», в зарослях хевсурской тропы, воеводе Хворостинину в Терки – как знак памяти о дружеской помощи русийцев в битве за Жинвальский мост. Пусть гонец не забудет прибавить, что послал этот меч благодарный Георгий Саакадзе…
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Возле Цклис-кари – речных ворот – Андукапар вновь резко натянул поводья. Телохранители и оруженосцы едва успели осадить разгоряченных коней. Андукапар в бешенстве откинул концы башлыка, он почувствовал острый привкус серы – это была ненависть… «И тут разбойники! Можно подумать, их не две тысячи, а двадцать две!»
Возле сводчатых ворот несколько арагвинцев развлекались приманиванием голубей. Какой-то рослый, плечистый, словно высеченный из камня, подражая голубю, нежно ворковал. Другой, с ловкостью ящерицы, вскарабкавшись на стену, свистел в три пальца так, что казалось, колокола валятся с Ванского собора.
У Ганджинских ворот «разбойники» играли в кони и на него, Андукапара, шурина царя, проверяющего город, посмотрели, как на арбу с кувшинами. На Дидубийской аспарези эти каменные глыбы состязались в лело, и мяч, похожий на ядро, чуть не угодил ему, князю Андукапару, в нос. В Серебряных рядах они растаскивали, как ястребы – перепелок, все чеканные пояса. Амкары печалились, что нечего будет нести царю в подарок. А в Винном ряду выдули из бурдюков столько вина, что хватило бы на три княжеских свадьбы и на сто азнаурских похорон… Теперь из голубей они силятся сделать стервятников!
Андукапар так круто повернул коня, что телохранители и оруженосцы едва успели податься в стороны. Он мчался по узеньким улицам, не замечая шарахавшихся детей, взлетавших из-под копыт вспугнутых кур, женщин, прижимающихся к стенам, остервенело лающих собак, и опомнился только у мечети с минаретом, воздвигнутой по воле шаха Аббаса.
Тут Андукапара охватила еще большая ярость: где обещанное проклятым муллой неиссякаемое блаженство? Где видения рая Мохаммета?! Где сулимая милость шаха, если до сего числа главным везиром не он, украсивший собой свиту пророка, а христопродавец Шадиман из Марабды?! А что осталось ему, светлейшему Андукапару?! Созерцать хевсурские шарвари, натянутые на зады арагвинцев, которые надвинулись на Тбилиси, как серая туча?
Боясь задохнуться от гнева, Андукапар помчался в Метехский замок. Как он удержался, чтобы не отхлестать ватагу арагвинцев, толпившихся у главных
В сердцах схватив мозаичный кувшин, Андукапар метнул его через окно в пробегавшего телохранителя, который, петляя, опрометью кинулся за угол, зная по опыту, что князь в таких случаях одним кувшином не ограничивается.
Но Андукапар уже твердо шагал, как боевой слон, и его шаги гулко отдавались в сводчатом переходе.
Нарушив установленный порядок, Андукапар вломился к Шадиману без всякого предупреждения. И сразу из его уст хлынул бурный поток негодования:
– Что это, вавилонское столпотворение или куриная слепота?! Не успел арагвинец Зураб снизойти до захвата покоев царя Георгия Десятого, как ему и его своре уже преподнесли весь Тбилиси! И никто из советников не желает вспомнить, что шакал всего-навсего брат надменной Русудан. Быть может, потому никакими лисьими увертками нельзя вынудить его выступить против Саакадзе? Кто поклянется, что шакал и барс не в сговоре и что при первом удобном случае шакал не распахнет метехские ворота барсу! Дальнейшее нетрудно представить тому, кто привык к запаху жареного мяса…
Выведенный из себя мерным покачиванием головы Шадимана, Андукапар бросился в покои царя. Здесь он нашел полную поддержку. Панически боясь Саакадзе, царь тут же пригласил Шадимана и упрямо заявил, что отныне все ворота: ворота замка, ворота города, ворота домов – да, да, все ворота!!! – будут оберегаться исключительно дружинниками Андукапара.
Шадиман, лавируя между злобой Андукапара и страхом царя, направил свои шаги к Хосро-мирзе:
– Подумай, царевич, в какое щекотливое положение мы попали! Сами пригласили князя Эристави – и, без всякого к тому повода, выражаем ему неуместное недоверие.
– В подобных случаях, мой князь, следует выравнивать чаши весов. Оберегать ворота повелю моим сарбазам, и не лишне к страже у ворот Метехи добавить верных тебе марабдинцев с копьями… Нас никто не заподозрит в дружбе с азнаурами, а отважные аршанцы с обнаженными кинжалами пусть охраняют ворота опочивальни Гульшари.
Пригласив Зураба разделить с ними полуденную трапезу, Шадиман и мирза всеми мерами выказывали ему любезность и внимание.
Сазандари наигрывали старинные напевы, ашуг пел о княжеской доблести, сказитель рассказывал веселые басенки, даже два марабдинца пустились отплясывать картаули.
А Зураб все время ожидал: когда же эти прожженные хитрецы преподнесут ему горький миндаль в засахаренном персике?
И как-то между шутками и тостами Хосро вдруг расхохотался, точно вспомнив что-то смешное, подвинулся к Зурабу и, прикрывая рот шелковым платком, поведал о заносчивости Андукапара.
Зураб залпом осушил рог за здоровье царевича, закусил засахаренным персиком и дружески возразил, что ему совершенно безразлично, кто будет оберегать ворота, ибо «барсы» устрашают в равной степени и шакалов и лисиц. Он бы и свое постоянное войско охотно вывел за стены Тбилиси, если бы не опасался, что волк Андукапар, сговорившись с Цицишвили, Джавахишвили, Магаладзе, Качибадзе и им подобными зайцами и кротами, нападет и уничтожит арагвские дружины, с таким трудом обученные для возвеличения княжеских знамен.