Ходи невредимым!

Антоновская Анна Арнольдовна

Саакадзе сочувственно выслушал доводы и угрозы, «барсы», умышленно хмурясь, молчали, но Папуна разразился такой бранью, какой от него никто и никогда не слыхал. Чем только не окрестил он зарвавшихся «барсят», оказавшихся безмозглыми гусятами, которым, неизвестно из-за каких заслуг перед царством, выпала честь охранять необычный замок, где сосредоточены лучшие сокровища «барсов», похожих на тигров! Или они предполагают еще где-нибудь обрести подобное счастье? Или черт так их надергал за хвосты, что зуд перешел в пятки? Или…

Буря улеглась с трудом. После пререканий

Иорам снизошел до уступки и согласился стать начальником восточной башни Бенарского замка, а Бежан – западной. Скрестив руки на груди, мальчики мрачно провожали колонну всадников, следовавших за Саакадзе и «бapcaми», ибо стыдились вот-вот готовых брызнуть слез. Часы сборов внесли оживление в жизнь ностевцев. Но лишь закрылись ворота за последним всадником, как надоедливая однообразность словно сковала замок. Счастливый признак – найденная подкова, которую Омар поспешил прибить к перекладине ворот, – лишь усугубил душевное волнение. Далекое время, когда Омар отвозил на Ломта-гору послание царю Луарсабу, и недавнее, когда скакал в Терки к воеводе Хворостинину, казалось осыпанным розами. Были и осенние дни, полные нежных оттенков, были и зимние ночи, словно затканные ледяными цветами. Все ушло! Куда? В вечность, откуда не возвращаются ни люди, ни надежды…

Но Русудан умела скрывать грусть и тревогу. Собрав всех оставшихся, она без прикрас перечислила те возможные опасности, которые отныне требовали от каждого напряжения душевных сил: две дороги остановили сейчас судьбу на перекрестке, и кто знает, пойдет ли она по дороге победы или свернет на путь поражения. Но разве сподвижникам Саакадзе, оставшимся в замке Бенари, пристало, сложив руки, предаться раздумью? Разве долг не призывает каждого помочь воинам?

И по новому, каменистому руслу потекло время. Женщины вязали воинам на зиму шерстяные наколенники, высокие чулки, ткали сукно для башлыков. А Русудан и Хорешани помогали мужчинам заготовлять стрелы. Один из дружинников когда-то, по желанию Моурави, учился этому делу у тбилисского амкара-оружейника, и теперь его произвели в «уста-баши». Собирались все в одном из залов, предназначенном в дни мира для пиров.

Беспрекословно повиновалась Русудан старательному «уста-баши». Она упорно обтачивала стрелы, оперяла их, стремясь достигнуть мастерства амкара, безропотно выслушивала упреки «уста-баши» за плохую работу, но на смену им все чаще и чаще приходила похвала. Зато Хорешани явно была любимицей возникшего «амкарства». Она с такой ловкостью надевала железный наконечник на тонкий деревянный стержень, с таким проворством ставила на нем крестик счастья, что можно было подумать – Хорешани занималась этим делом всю жизнь.

По вечерам она, смеясь, показывала Русудан огрубевшие, исколотые руки:

– Хотела бы я знать, чем теперь станет любоваться Дато?

– Твоей душой, моя неповторимая сестра.

– Тогда кто, не решив остаться навек твоим рабом, осмелится заглянуть в твое возвышенное сердце?

Так они говорили, улыбаясь друг другу.

Чтобы никто из горожан не догадался о малом числе дружинников, охраняющих замок, ворота ни для кого не

отворялись. Лишь как-то раз лязгнули радостно их запоры. Еще издали Иорам опознал священника; за ним мальчик вел коня, которого Дато предоставил священнику для поездки в Тбилиси.

На свист Иорама подбежала стража. Приняв коня, Омар наградил мальчика монеткой и посоветовал ему быстрее стрелы лететь в лавку за рахат-лукумом.

Слуги ввели священника в комнату для встреч.

– Видишь, отец, живем затворниками, давно ждем Моурави с азнаурами. Да будет твой приезд счастливым! – сердечно встретила Русудан гостя.

Говорили много о нравах Тбилиси. Священник сокрушенно разводил руками, отчего беспомощно, словно подбитые черные птицы, свисали рукава рясы, и на лице его отражалось не то удивление, не то растерянность. Вдруг он спохватился и торопливо проговорил:

– Поручение азнаура выполнил – вот плетку привез… Тебе, дочь моя Хорешани, тоже кувшин достал… Купец Вардан, человек божий, так велел передать: «Хотел кувшин медом наполнить, да опасался: дорога далекая и неровная, вытечет. Плетке радуйтесь, в ней тоже сладость, хотя если коню предложить – откажется». Хороший совет – наше упование и наша радость; всю дорогу не снимал плетку с правой руки, а за правое дело бог воздал – рука от взмахов окрепла… Христе боже, спаси души наши!

Русудан и Хорешани понимающе переглянулись. Они угостили священника полуденной едой.

Уже стелились сумерки, когда священник с обильными подарками для домочадцев покинул замок.

Пряча плетку в нишу, Русудан поделилась своей догадкой с Хорешани: вероятно, Вардан скрыл в рукоятке послание.

Но почему вдруг посветлело? Почему так не похожи одна на другую ночи? Вчерашняя тянулась уныло, надоедливо, не переставая злорадствовать: а вот возьму и навсегда останусь; а захочу – и не позволю взойти солнцу! Знала Русудан – не так сильна черная ночь и часы ее богом отсчитаны, а все же тоскливо смотрела в темные глаза ночи и думала: неужели не уйдет?

А сегодня? Мягко, словно бархат, легла на притаившуюся землю теплая ночь! Еще не погасли светильники, еще не успела смениться первая смена на сторожевых башнях, как Иорам – да, ему посчастливилось, – сжимая мушкет, только успел прислониться к каменному зубцу – и тут же уловил отдаленный бег коней.

– Э-э! – закричал Иорам. – Будите всех! «Барсы» скачут!.. Отец! Дорогой отец! За агаджа слышу его могучее дыхание!..

По замку замелькали факелы. Вмиг опустели мягкие и жесткие ложа. Поднялась оживленная суматоха, какая бывает лишь в радостных случаях.

Вдали весело заливался ностевский рожок. Едва всадники приблизились к воротам, Русудан махнула платком, и дружно грянул вверх залп из девяти мушкетов.

Кони шарахнулись, присели на задние ноги. Всадники опешили. Гиви хотел что-то выкрикнуть, но у него язык прилип к гортани. Мгновенно одна и та же мысль промелькнула у всех: «Кто в замке? Неужели захвачен врагами?!»

Но уже шумно открывались ворота.

– Почему коней осадили? – сбегая по каменной лестнице, кричал Иорам. – Девять огненных муз встречают дорогих «барсов»!