Ходячие библиотеки
Шрифт:
– Тогда звучит реальнее, – согласилась я. – Значит, вы считаете, что денег у вашей тетушки так и не завелось. Что же тогда в завещании, если не карта сокровищ? Авторские права на статьи?
– Слова. Ее слова, обращенные ко мне. Не подумайте, что мне не нравится собственная жизнь…
– Но она вам не нравится, – заключила я. Он снова вздохнул.
– Моя тетя никогда не учила меня тому, что я должен на нее походить. Ей хотелось, чтобы я научился жить внутри самого себя, я… Да как же вам это сказать… – Он поднял глаза вверх, словно ища у звездной сетки поддержки, но та за беспокойным
– В вас он не умер, с ним все хорошо, я сейчас веду его с собой за ручку, – просто так, для общего сведения, сообщила я, но Майрот и не думал обижаться, вместо этого подхватил:
– Я не понимаю, почему при всех усилиях, вложенных в меня, я… Почему я не научился видеть в этом вот всем, – он отдал широкий знак указания, куда попали и железнодорожный мост, и стадо цистерн на самоходных платформах, перегоняемых за ущельем, и хилый свет древних звезд, и ущелье, и бесконечность бессмысленных пространств, – почему я не вижу во всем мастеров наших мастеров?..
– Ну… я не специалист, но, вероятно, потому что их тут нет?
– Но моя тетушка видела!
– Тут, знаете, главное, чтобы она с ними вслух не разговаривала.
Мы оба замолчали. Вообще-то, чем больше я узнавала о нашей тетушке То-ли, тем больше у меня находилось причин помогать Майроту и тем меньше я хотела это делать.
Ничего противоречивого в этих умозаключениях нет: просто когда ты узнаешь о какой-то личности с чужих слов, особенно если это детские воспоминания, то умильная, нарисованная в голове картинка, скажем так, не вызывает доверия. Жизнь же всегда прозаичней. Отважная археологичка оказывается черной копательницей, добрая тетушка на самом деле такая заботливая потому, что втихаря укокошила мамашу с папашей, а из рассказов о веселых приключениях вырезаны сцены жестокого насилия над мирным населением.
Жизнь есть жизнь. И наши близкие в ней обычно хорошие только для нас.
– Да, – выдохнул он, не представляя, о чем я сейчас думаю, и снова воззрившись на звезды.
Наши глаза начали привыкать к скудному освещению, и чем больше они приспосабливались к надвигающемуся мраку, тем яснее проступали из темной громады ночи простые и четкие, словно прочерченные каллиграфом, силуэты Апатитовых гор, чьи угрюмые, походившие на сточенные жизнью зубы старого великана громады оказались непроходимы даже для строителей старого мира. Именно они и заставили все три ветки железнодорожных магистралей сойтись тут, на этом исчерченном расселинами плато, расположившись друг напротив друга, словно выгнувшие спины кошки.
Майрот, созерцая эту простую красоту, снова мечтательно протянул:
– Да… она меня учила тому, что нужно самому владеть своей жизнью. И поэтому я никому не мог доверить исследование и выполнение ее последней воли. Она доверила это мне.
– А вы… – Я помедлила, прежде чем задать следующий вопрос, потому что на месте этой
– Она указала мое имя в нотариальных бумагах.
Я почесала нос, чтобы не давать повода думать, что у меня опять зачесалось ухо.
– Слушайте, так что там со смертью этой вашей тетушки? Что это за сгоревший странноприимный дом?
– О, да вы сами лучше меня все это наверняка знаете, – отдал знак очевидности Майрот, и я в темноте обернулась на него, чтобы посмотреть удивленно, но он ничего не заметил. – Наверняка же это наделало у вас переполох и дало почву для разговоров на год вперед. Сгорел странноприимный дом «В дали! В дали…».
– Это тот, что ли, что в Ржавой Станции?
– Да, город назывался именно так, самоуничижительно.
Я даже не знала, что почувствовала сперва: желание немедленно рассказать этому неучу легенду о Ржавой Станции, куда на ночь и день приходят души умерших, для того чтобы вспомнить свою жизнь и выпить последнюю кружку воды из железистого ручья, или сказать ему, что:
– Так он не сгорел! Он в полном порядке! Там плохо пахнет, там через два дня на третий драки, и тамошний хозяин почти год не отдавал нам «Руководство по быстрому и безопасному извлечению инородных предметов из различных частей тела механического и органического…»
– Простите, какое руководство?
– Иллюстрированное и дополненное по письмам читателей, если мне не изменяет память. Я говорила к тому, что ничего хуже штрафа из библиотеки за просроченный справочник с этим заведением не случилось. Вас обманули, чтобы вы вынули завещание из безопасного места.
Майрот как-то посмотрел на меня из темноты. Я не видела как. Наверное, он был ошарашен и взбудоражен, хотя, возможно, и не настолько, как когда впервые услышал гипотезу о ложной смерти своей тетушки. Но то, что он стал смотреть на меня как-то по-особенному, явственно следовало из того, как изменилось его дыхание.
– Ой, смотрите, там поезд! – неожиданно сообщил мне он, совсем по-детски указав пальцем на серебрящуюся вдали линию, и бодро потопал по направлению к нему, обогнав меня и натянув между нами хорду.
Мне пришлось прибавить на шаг или два скорость, чтобы выйти снова вперед и деликатно не замечать, как на его щеках тоже серебрится пара горящих линий. А вот я умру – сорвется ли с места какой-нибудь богатенький идиот, чтобы исполнить ту волю, что я не смогу уже исполнить самостоятельно? Хоть кто-то из тех, кого я, может, и не научила быть хорошим взрослым, но дала ясно понять, как не стать мертвым ребенком.
Из тех, кого спас мастер Сдойре, никто не прочтет его завещание. Даже тело его в гроб никто не положит. Даже из реки не выловит. Ну и… пусть. Пусть. Я заставила себя посмотреть на поезд. Когда-нибудь сюда придет поколение, где мастерам не придется умирать, спасая своих учеников.
– Похоже, поезд встал прямо на железнодорожном мосту, – без удовольствия ответила я. – Переправить на другую сторону ботинки нам это не помешает – для этого специальные механизмы внизу. Но нам с вами лучше не идти поверху, когда там поезд. Утянет еще.