Ходынка
Шрифт:
Джугаев звучно хрустнул очередным куском сахара. Бельский сморщился и потер челюсть.
— Нельзя ли потише? — не выдержала Ольга. Голос ее, впрочем, прозвучал не столько раздраженно, сколь кокетливо.
Джугаев поднял голову и удивленно взглянул на нее.
— Да-да, я вам говорю — произнесла Ольга. Она сняла очки и посмотрела прямо в фаюмские глаза Джугаева. Улыбка, заигравшая было на лице девушки, начала угасать.
— Бирыс! — ответил Джугаев. — Мочёлка сопливая.
— Что-о-о? — воскликнула Ольга. Лицо ее мгновенно покрылось крупными
— Ах ты ж, мочёлка! — сказал Джугаев. Он сгреб оставшийся на тарелке сахар и швырнул его Ольге в лицо.
Все сидевшие, за исключением Джугаева, вскочили со стульев.
— Джугаев! Я ведь уже говорил вам! — крикнул Палачев-Монахов. — Что вы себе позволяете!
— Стыдитесь! — крикнул Дулин.
В комнате воцарилась тишина. Спрятав лицо в ладонях, Ольга беззвучно плакала.
— Стыдитесь! — повторил Дулин. — Так-то вы понимаете свой долг перед народом! А известно ли вам, какие университеты прошел ваш товарищ? Не известно! Стыдитесь! И подумайте хорошенько на досуге, где вы получили свой румянец во всю щеку и свою боярскую, да-да, боярскую стать! И в каких трущобах, в каких эргастериях и казематах был выкраден румянец для ваших щечек, образованная барышня! Об этом тоже подумайте! Об этом давно было пора подумать! Раньше, чем вы принялись заигрывать с народом-с!
Ольга всхлипнула в последний раз, судорожно вздохнула и умолкла. Джугаев залпом выпил второй стакан заварки с кипятком и высморкался.
„Ничего… молодая еще…“ — краем уха выловил Десницкий из шепота „пятерочников“. Чьи-то руки потянулись к кранику самовара. Рукав с пуговицей почтового ведомства метнулся к рассыпанному на полу сахару. Хлопнула пробка сидра.
— Давненько я хмельного не пивал!
— Будет вам, батенька! Это ж слезы, а не хмель! Вот у нас на Дону…
„Бежать! Непременно бежать!“ — мелькнуло у Десницкого.
Ступеньки за дверью скрипнули, дверь приоткрылась и в комнату проскользнул Смирнов собственной персоной. Он кивнул Дулину, подошел к Джугаеву и что-то прошептал в его ухо.
Джугаев недовольно поднял голову и вопросительно взглянул на Смирнова.
Смирнов опять нагнулся над ухом семинариста, тут же отпрянул и поморщился — видно было, что шерсть на голове Джугаева неприятно щекотнула его лицо — потер кончик носа и снова что-то прошептал.
— Э-э-э-эшмахма дасцхвелос! [18] — прорычал Джугаев.
Смирнов выпрямился и замер в выжидательной позе. Джугаев бросил в рот очередной кусок сахара, отхлебнул чай, громко глотнул, а затем снял ногу с краешка стула, на котором сидел Палачев-Монахов, сбросил сапог и принялся разматывать портянку.
Запахло сыром бри. Уже вполне оправившаяся Ольга встала и, громко стуча башмаками, вышла на лестницу.
Джугаев вытащил из портянки нож — большой и страшный, как у людоеда из „Мальчика-с-пальчика“ в красочном базельском издании — и, не глядя, метнул его в пол. Нож на вершок вошел в
18
Эшмахма дасцхвелос! — грузинское ругательство.
Смирнов по-английски улыбнулся, подобрал ключ и направился к выходу.
— Постойте, Смирнов! — произнес Дулин. — Вы что же, не останетесь?
— Задержусь! — передумал вдруг Смирнов.
Десницкий выскользнул на лестницу. Ольга стояла там, сложив руки на груди. Она с ненавистью посмотрела на дверной проем и отвернулась к окошку, за которым садилось солнце.
— Куда ж нам плыть… — пробормотал Десницкий. При виде тонкой шеи, покрытой завитками русых волос, ему вдруг стало жаль Ольгу. Он осторожно положил ладонь на ее плечо.
— Сегодня или никогда — задумчиво прошептала Ольга.
— Что? — переспросил Десницкий.
Ольга резко обернулась:
— Ты еще ничего не понял?
— Нет — пробормотал Десницкий, хотя все он прекрасно понял, вернее, почувствовал — по холодку, который возник в его животе и начал ползти вверх, к сердцу.
— Отсюда Смирнов пойдет за деньгами. За большими деньгами, судя по тому, что они затевают. С этими деньгами он, скорее всего, вернется в свои номера.
— И что же? — продолжал притворяться Десницкий.
— Что? Ты, кажется, собирался в Америку?
Десницкий пожал плечами.
— Кстати, ты еще не понял, что в их деле… В нашем деле время от времени приходится сбрасывать балласт. Как на воздушном шаре, знаешь?
Десницкий внимательно заглянул Ольге в глаза.
— И кто-то обязательно становится таким балластом… Мы с тобой раз в две недели ставим самовар для гостей, а прочее время скучаем — вот и вся наша работа. Не маловато ли за те деньги, что на нас тратят, Базиль? А может, ты ждешь, чтобы тебе поведал это Дулин? Или Смирнов? Или этот инородец? Какая, впрочем, разница!
— Объясните… — прошептал Десницкий.
— Этот Джугаев — их главный казначей. А вовсе не Смирнов. Но сегодня деньги будут у Смирнова. Перед тем пожаром в депо Джугаев тоже ему ключ отдавал.
— Почему вы думаете, что Джугаев — главный казначей?
— Не знаю… Вернее, знаю, но не могу объяснить… Ты богатых людей видел, Десницкий? Нет, не Смирнова, не Дулина, а по-настоящему богатых? Своими собственными деньгами богатых? А я видела. И вот что я тебе скажу… Страшен этот круг, Базиль… Бежишь от них, а возвращаешься к ним же… Нет богача, который отдаст свои деньги доброй волей. Потому что богатство — род сумасшествия. А раз Господь решил покарать кого-то безумием, Он своего решения не изменит. И вылечить такого нельзя. Деньги у него можно только отнять. Таким же безумцам, способным кожу с живых сдирать. Этим Джугаев и занимается.