Холод пепла
Шрифт:
— Анри рассказывал мне о ее родах со слезами на глазах. За свою недолгую карьеру он еще никогда не сталкивался со столь серьезной ситуацией. Он чувствовал себя бесполезным. У Рашель было плацентарное гематоцеле.
Я часто слышал, как дед рассказывал о своей работе, и поэтому понял, что речь идет об обильном кровотечении, возникающем между плацентой и маткой. Это одно из самых тяжелых осложнений при родах.
— Она потеряла ребенка?
— Нет, ребенка спасли. Но не мать. У Рашель случилось то, что называют гиповолемическим шоком. В то время ее было невозможно спасти, учитывая те средства, которыми располагал Анри. Тем не менее он всю жизнь корил себя за ее смерть.
— Значит, он не покинул лебенсборн после смерти Рашель?
— Нет, он оставался там до конца. Для Николь и Анри родившийся ребенок стал центром вселенной. Поскольку его мать умерла, немцы в любой момент могли отправить малыша в Германию, чтобы там его усыновила одна из семей, подавших заявку. Николь и Анри прекрасно это понимали. Но Анри не смог бы этого пережить. Он не мог допустить, чтобы ребенок Рашель был воспитан как настоящий ариец и проникся идеалами Третьего рейха.
— И как он поступил?
— Он попросил мадам Гильермо сделать все возможное, чтобы вырвать ребенка из рук немцев и отдать его на усыновление во французскую семью. Но время шло, а дело не сдвигалось с мертвой точки. И тут сама судьба пришла им на помощь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Иногда случаются неожиданные события. Кажется, будто они происходят специально, только для того чтобы помочь нам выполнить ту или иную миссию, возложенную на нас свыше. Анри поверил в судьбу той февральской ночью 1942 года, когда около двух часов ночи в родильном доме вспыхнул пожар. Анри и Констанцу разбудили крики. Поместье уже было объято огнем. Все произошло быстро, словно в дурном сне.
— Моя бабушка жила в лебенсборне?
— Нет, они не жили там, но после смерти Рашель часто оставались на ночь, чтобы быть уверенными, что с ребенком ничего плохого не произойдет.
— Это был несчастный случай или поджог?
— Анри так никогда этого и не узнал. Впрочем, немцы тоже.
Алиса села напротив меня. Тусклое освещение только подчеркивало морщины на ее лице.
— Вечером у ребенка Рашель поднялась температура. Николь тайком унесла его в свою комнату. Главная медсестра Кирхберг не любила, когда детей баловали и окружали материнской лаской. Николь знала, что ее сурово отчитают за это. Огнем была объята часть первого этажа. Он в любую минуту мог перекинуться наверх. Анри и Констанца помогали молодым женщинам, охваченным паникой, выйти из здания. Ингрид Кирхберг и медсестры выносили детей. Но твой дед не видел Николь. Ее комната находилась на втором этаже, в той части, куда огонь еще не добрался. Когда твои дед и бабушка прибежали туда, они нашли Николь, буквально парализованную от ужаса. В руках она сжимала ребенка. Они растормошили ее и вывели на улицу по лестнице, еще не охваченной пламенем. Николь передала ребенка Констанце и сказала: «Через заднюю дверь». Анри и Констанца переглянулись и все поняли.
— Как так «все поняли»?
— Они поняли, что надо воспользоваться этой неожиданной возможностью. В здании была служебная дверь, ведущая в кухню. Через нее можно было выйти к небольшой калитке в глубине сада. Этой дверью пользовались те, кто не хотел идти через главный ход, чтобы не быть замеченными. Анри и Констанца решили воспользоваться пожаром и всеобщей паникой, чтобы бежать с ребенком, спасая его тем самым от немцев.
— Однако это был очень опасный план…
— Да, но они претворили его в жизнь. Анри и медсестра проводили Констанцу до двери. Твоя бабушка вышла в ночь с ребенком
— Не понимаю. Почему с ребенком не бежала Николь? Ведь идея, в конце концов, принадлежала ей!
— Это было невозможно. Ее исчезновение не осталось бы незамеченным, и тогда все бы поняли, что она похитила ребенка.
— Но она могла бы погибнуть в огне!
— Даже при таком сильном пожаре тело взрослого человека не исчезает по мановению волшебной палочки. А вот тельце новорожденного… В суматохе никто не заметил отсутствия Констанцы… Возможно, потому что она не была членом персонала. Заметив исчезновение ребенка, Кирхберг запаниковала. Она несла личную ответственность за детское отделение. Когда медсестры спасали детей, каждая из них, увидев пустую кроватку, думала, что малыша уже вынесли на улицу.
Алиса замолчала. Она застыла неподвижно, став похожей на соляной столб. Казалось, она перенеслась в прошлое. Алиса не просто рассказывала историю, а переживала ее, слившись с ней воедино.
— Этот ребенок жив?
Мне почудилось, что на ее ресницах заблестели слезы.
— К сожалению, нет, — с трудом выговорила Алиса. — Этот ребенок вырос, стал мужчиной. Но сейчас его уже нет в живых.
Когда я это понял? В какой именно момент рассказа Алисы разрозненные элементы сложились в моей голове, словно хрупкие части часового механизма?
1941 год. Я воспринимал эту дату как исторический ориентир, год, когда в полной мере начал работать лебенсборн Сернанкура, но никак не связывал ее с собственной историей.
Щеки Алисы были мокрыми от слез.
— Этот ребенок, Орельен, твой отец.
Часть 4
Под пеплом
Вещи не исчезают, если о них не знаешь. Познавательный урок. Возможно, уроки должны порой причинять боль, чтобы их хорошо запомнили.
Р. Дж. Эллори. Только тишина
Глава 30
Утром 4 декабря 1941 года в префектуру полиции среди множества других анонимных писем, в которых содержался донос на соседа, торговца, преподавателя, адвоката, пришло письмо, тоже анонимное… В нем, на удивление обстоятельном, полном антисемитских выпадов и желчных выражений, сообщалось, что некий Эли Вейл, французский еврей, укрывает в своей квартире, расположенной на западе Парижа, нескольких польских евреев, которые никогда не вставали на учет и которым удалось избежать ареста в мае 1941 года. Чиновники отнеслись к этому письму очень серьезно, и оно заняло достойное место среди множества доносов, каждый день поступавших в префектуру.
Через три дня письмо передали в комиссариат округа, приказав провести «проверку сведений» в самые кратчайшие сроки. Комиссар, усердный чинуша, не стал тянуть резину. Он заслужил определенную репутацию в октябре 1940 года, добившись увольнения полицейского, который советовал своим знакомым-евреям не регистрироваться, поскольку «фамилия их не выдаст». Исправный служака, ориентировавшийся в обстановке как рыба в воде, без зазрения совести принимал участие в августовских арестах, в ходе которых в недавно открытый лагерь в Дранси были отправлены тысячи евреев в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет.