Холодная гавань

Хиггинс Джек

— Да.

Он напряженно глядел в сад.

— Я сделал очерк о замке Вуанкур, который по разным причинам не был опубликован, но это означало, что мне нужно было взять интервью у графини…

— У Гортензии?

Он обернулся с кривой улыбкой на лице.

— Настоящая леди. Она тогда только что потеряла четвертого мужа, полковника артиллерии, его убили на фронте.

— Да, я знаю. А моя сестра?

— О, мы стали… — Крэйг выдержал паузу, — хорошими друзьями. — Он вернулся к камину и сел. — А потом немцы взяли Париж. Я представлял нейтральную страну, и они поначалу не трогали меня, но потом

я, по их мнению, связался не с теми людьми, так что мне пришлось быстро смываться. Я приехал в Англию.

— Что произошло, когда вы вступили в этот ваш ОСС?

— Я попал туда не сразу. Америка в то время еще не была в состоянии войны с Германией. Сначала я работал на аналогичную английскую организацию — ИСО. Можно сказать, та же работа. Я перешел к своим позже.

— А как моя сестра оказалась втянутой в эти дела?

— Высшее немецкое командование стало использовать имение вашей тетушки. Генералы, адмиралы, разные бонзы — в общем, люди их круга приезжали туда на несколько дней отдохнуть или на совещание.

— А Анн-Мари и моя тетка?

— Им разрешили остаться, ведь они вели себя лояльно; для пропаганды было хорошо, когда графиня де Вуанкур и ее племянница играли роль хозяек.

Женевьева вдруг рассердилась:

— И вы ждете, что я этому поверю? Чтобы Гортензия де Вуанкур позволила кому-то использовать себя таким образом?!

— Помолчите минуту и дайте мне все вам объяснить, — сказал Крэйг. — Вашей сестре было разрешено ездить в Париж, когда ей этого хотелось. Там она связалась с людьми из Сопротивления. Она предложила нам свои услуги, и, надо сказать, она находилась в очень выгодной ситуации.

— Значит, она стала агентом… — тихо проговорила Женевьева.

— Вас это не удивляет, как я вижу?

— Меня — нет. Возможно, она делала вашу работу в свойственной ей изящной манере.

— Война, — тихо заметил Крэйг Осборн, — ни в коей мере не является изящным занятием. То, чем занималась ваша сестра, трудно охарактеризовать этим словом, если помнить, что сделали бы с ней немцы, если бы поймали.

— Думаю, я должна сказать вам, что работаю сестрой в госпитале св. Варфоломея в Лондоне, майор, — сказала Женевьева. — Десятый военный госпиталь. В последнюю неделю моего дежурства к нам поступил один из ваших мальчиков, стрелок «летающей крепости», и нам пришлось ампутировать то, что осталось от его рук. Не надо объяснять мне, что такое война. Я имела в виду нечто совсем иное. Если вы знали мою сестру так хорошо, как говорите об этом, я уверена, что вы поняли меня.

Крэйг не ответил, он встал и начал быстро ходить взад и вперед по комнате.

— Мы получили информацию о специальном совещании, которое немцы собираются провести в замке. Очень важное, настолько важное совещание, что нашим людям потребовалась встреча с Анн-Мари. Она сказала, что отправляется в Париж, и отсюда направили специальный самолет, «лизандр», чтобы доставить ее в Англию для получения инструкций, а потом отправить обратно.

— Разве это так просто?

— Это делается все время. Регулярное челночное сообщение. Я сам так летал несколько раз. Предполагалось, что она доберется на машине до Сен-Мориса, чтобы сесть в поезд до Парижа. На самом деле машину припрятали, а ее довезли на тракторе прямо до поля, на которое должен был приземлиться

«лизандр».

— И что произошло?

— По сведениям людей из Сопротивления, они были сбиты немецким ночным истребителем, не успев даже набрать высоту. Кажется, самолет взорвался мгновенно.

— Понятно, — ответила Женевьева.

Он перестал метаться по комнате и зло бросил ей:

— Вам не жаль ее? Вам вообще все равно?

— Когда мне было тринадцать лет, майор Осборн, — ответила Женевьева, — Анн-Мари сломала мне большой палец на правой руке в двух местах. — Она подняла палец. — Видите, он до сих пор слегка изогнут. Она сказала, что хочет выяснить, какую боль я способна вытерпеть. Она использовала щипцы для раскалывания орехов старого образца, те, что сжимаются очень крепко. Она сказала, что я не должна кричать, как бы ни было больно, потому что я — де Вуанкур.

— Боже мой! — прошептал Крэйг.

— И я не кричала. Я просто упала в обморок, когда боль стала невыносимой, но палец был уже сломан.

— И что было дальше?

— А ничего. Просто шалость, которая плохо кончилась, вот и все. Когда дело доходило до отца, сестра никогда не делала ошибок. — Она налила себе еще чаю. — Между прочим, что вы сообщили отцу?

— Я просто сказал, что, по сведениям нашей разведки, ваша сестра погибла в тяжелой автокатастрофе.

— Но почему вы рассказали правду мне, а не ему?

— Потому что вы выглядели человеком, который сможет это вынести, а он — нет.

Она мгновенно поняла, что он лжет, но в этот момент мимо окна прошел отец. Она встала.

— Я должна посмотреть, как он.

Когда она открыла дверь, Крэйг сказал:

— Это не мое дело, конечно, но мне кажется, что он меньше всего хотел бы видеть вас сейчас. — Его слова причинили ей боль, настоящую боль, потому что в душе она понимала, что он прав. — Видя вас, он будет страдать еще больше, — сказал он осторожно. — Каждый раз он на мгновение будет воображать, что это она.

— Он будет надеяться, что это она, майор Осборн, — поправила его Женевьева. — Ну и что вы можете предложить?

— Я собираюсь в Лондон, сейчас еду… И тут Женевьева поняла.

— Так вот почему вы здесь? Вы приехали именно за мной?

— Да, мисс Треванс.

Она вышла, оставив его сидеть у камина.

Ее отец снова работал в саду, выдирая траву и бросая ее на тележку. Солнце сияло, небо было синее. Все тот же прекрасный мягкий день, будто ничего не случилось.

Он выпрямился и спросил:

— Ты уедешь после обеда поездом из Пэдстоу?

— Я думала, ты захочешь, чтобы я осталась на время. Я могу позвонить в госпиталь, объяснить, попросить, чтобы мне продлили отпуск.

— Разве это что-нибудь изменит? — Он раскуривал свою трубку, его руки слегка дрожали.

— Нет, — ответила Женевьева устало. — Думаю, что нет.

— Тогда чего ради оставаться? — И он вернулся к прополке.

Она прошлась по своей маленькой спальне, проверяя, все ли собрала, и остановилась у окна, наблюдая, как отец работает в саду. Может быть, он любил Анн-Мари больше оттого, что ее не было рядом? Или было что-то еще? Она никогда не чувствовала себя своей в семье. Единственным человеком, к которому она питала искренние чувства, была тетя Гортензия, но она — особый случай.