Холодная комната
Шрифт:
– Петька утром принёс. Я ему за них полкило конфеток отсыпала.
Услыхав про Петьку, Маринка вспомнила про чертей. Отхлебнув из кружки тёплого молока, она поинтересовалась:
– Тётя, а ты чертей тех сама видала?
– Каких чертей?
– С Верхней Кабановки.
Машка вздохнула.
– Она уж достала всех этими чертями! Просто достала!
– Я никого не достала, Машенька, – возразила Маринка, – мне говорят, что там – черти, я про них спрашиваю!
За окнами полыхнула молния.
– Я сама в точности не знаю, видела или нет, – ответила тётя Ира, – чёрт
– А женщиной?
– Ну, не знаю. А почему ты спрашиваешь?
– Да, так. Я давно хотела спросить, что это за дом, но всё забывала как-то.
Выключив электрический самовар и взяв из буфета чайные принадлежности, тётя Ира стала наливать чай. По её лицу было видно, что разговор ей не нравится. Но, решив, вероятно, не вынуждать племянницу лезть с расспросами к другим людям, она сказала:
– Раньше в том доме жила старуха. Звали её Безносиха.
– Почему? – перебила Машка, – у неё носа не было?
– Да, практически не было. Уж не знаю, с рождения или из-за болезни. Она была очень злая и нелюдимая. Как-то раз заявила своему сыну с его женой, которые к ней приехали погостить из города: «Лучше дом свой оставлю чертям собачьим, чем вам!» Вскоре после этого умерла. Схоронили, поминки справили кое-как. Сын с женой уехали. Через сорок дней они возвратились – дом посмотреть, решить, что с ним делать. И – не смогли войти.
– Как так? – разом выдохнули Маринка с Машкой.
– Вот так. Дверь открыта, войти – нельзя. Как будто стена прозрачная выросла! И все поняли, что в том доме уже поселились те, кому мёртвая хозяйка его оставила – черти. С этого дня никто больше не пытался в него проникнуть.
Стали пить чай.
– А они как-нибудь себя проявляют? – не успокаивалась Маринка.
– Если бы они как-нибудь себя проявляли, никто бы рядом не жил. Но есть такой слух, что к ним порой ходит женщина в голубом. И ближайшей ночью после того, как она приходит, кто-нибудь умирает – либо в одной Кабановке, либо в другой, либо в Кабаново, либо где-то ещё поблизости.
– Что же это за тётка? – спросила Машка – язык Маринки, ясное дело, одеревенел.
– Да смерть это, смерть, – ответила тётя Ира, взволнованно поглядев на иконы, чего за нею никогда прежде не наблюдалось – иконы принадлежали её недавно умершей матери, а сама она сильно набожной не была, – смерть ходит советоваться с чертями, кого из здешних пора забрать.
Через час все спали: Маринка – на высоченной мягкой кровати прошлого века, Машка – на печке, а тётя Ира – во второй комнате, на диване. Дождь продолжался. Глубокой ночью Маринку вдруг разбудил далекий жалобный крик: « Маринка! Маринка!»
Маринка вся содрогнулась и широко открыла глаза. Её сердце прыгало, как тушканчик. Петька! Петька зовет на помощь! А вдруг послышалось? Масляная лампадка перед иконами не горела. Шторы были опущены. Полминуты Маринка не шевелилась и не дышала. Мёртвая тишина улеглась ей прямо на грудь каменной плитой. Простыня, вся сбившаяся под спину, пропитывалась холодным потом. Что было Маринке делать? Если бы Петька вновь заорал, она бы вскочила, она бы бросилась на подмогу! Но он молчал. И молчало всё – от
Небо было сплошь затянуто тучами. Дождь едва-едва моросил. Деревня блестела под фонарями так, будто бы она не водой облита была, а ртутью. Ни единой живой души на улице не было. Даже полугодовалый щенок Сморчок, бесхозный любимец всего села – тот самый, которому Машка лечила лапу, который каким-то образом умудрялся быть всегда и везде, особенно там, где он не был нужен, и получал пинки – даже он забился куда-то и не подавал голоса. Между тем, Сморчок Маринке сейчас весьма и весьма пригодился бы. Она позвала негромко:
– Сморчок, Сморчок!
Пёс не отозвался, не выбежал. И Маринка одна зашагала вверх по деревне, к спуску в овраг с ручьём. Свернув на тот спуск, она пожалела, что не надела высокие сапоги – грязь при каждом шаге сдёргивала галоши с ног. Хоть под гору шла Маринка, а до ручья нескоро дошла.
Споласкивая галоши, она смотрела на Верхнюю Кабановку, вырванную из мрака трепетной синью двух фонарей. Бугор, на котором съёжилась деревушка, напоминал громадную черепаху. Вот-вот, казалось, чудовище шевельнётся, двинется, поползёт, сокрушая всё на своём пути, и она, Маринка, от ужаса не успеет посторониться! С трудом прогнав опять подступивший страх, Маринка умылась, стиснула челюсти и отправилась выручать несчастного Петьку. Из глубины оврага за Кабановкой донёсся вдруг крик совы. Донёсся – и оборвался. Крутой подъём к деревушке имел широкую травяную обочину, и по ней Маринка быстро дошла до чёртова дома.
Окна его, как обычно, были темны. Из зарослей лопухов около крыльца торчали чьи-то длинные уши. Увидев их, Маринка сперва опешила, а потом поняла, кто их обладатель, и подошла поближе. Сморчок сидел перед полусгнившей ступенькой, тревожно вздыбив колкую шерсть, и тихо рычал, сверля дверь глазами. Маринка, ясное дело, очень обрадовалась ему.
– Молодец, Сморчок, молодец, – шепнула она, почесав собаку между ушами. Щенок взглянул на неё весьма выразительно и опять воззрился на дверь.
– Ну, давай войдём!
Сказав так, Маринка взялась за дверную ручку и потянула её. Дверь тихо, легко открылась.
Глава вторая
– Упрямство – её единственный недостаток, – сказала Галина Викторовна, – и это – её единственное достоинство.
– Как такое возможно? – спросил Марк Юрьевич, – она – ослик, что ли?
– Хуже, Марк Юрьевич, много хуже! Ослом можно управлять с помощью морковки, поскольку он её любит. А наша Сонечка сломя голову бежит прочь от того, что любит. Просто так, из упрямства.