Холодная весна
Шрифт:
Махнув рукой в сторону стойки, чтобы его тоже обслужили, Бартелеми привлек к себе внимание паренька-слуги, того самого, который выплеснул помои на улицу. Ему было лет четырнадцать, зубы его были неровны, лицо угловатое. Вокруг пояса он был повязан пока еще белой льняной тряпкой.
— Мне бутылку яблочного вина, если есть, — бросил мальчишке Бартелеми. Как уроженец Нормандии, он был лакомкой и испытывал особое пристрастие к сладким напиткам, хотя и редко у него было достаточно денег, чтобы потакать своим прихотям. А уж хорошего сидра
— Вам сидра? Сейчас нацежу, господин, — бойко отрапортовал паренек.
— У вас есть сидр?!
Подбородок мальчугана гордо вздернулся вверх.
— Вся Аквитания знает трактир «Две Сабли», господин. Как же не иметь сидра для проезжих?
— Ну-ка, поглядим, на что способен юг. — Бартелеми махнул в сторону столика, где рядом с кувшинами и объедками восседал Леклерк. — Я сяду с моим другом!
При этих словах Гвионн поднялся и изучающе уставился на вошедшего. Его глаза были настороженны, если не сказать враждебны.
Бартелеми не обратил на такую мелочь внимания, сел и протянул эсквайру руку.
— Бартелеми ле Харпур, к вашим услугам. Мы виделись в замке.
Гвионн Леклерк небрежно пожал протянутую руку.
— Да, припоминаю.
— У меня к тебе дело.
— Да ну? — Голос казался усталым, глаза равнодушными. — Только не ври, что госпожа наконец-то решилась выйти из башни.
— Нет. Я пришел сюда из Бретани.
Куда девался туманный рассеянный взгляд? Шрам еще четче выделился на бронзовом фоне небритой впалой щеки.
— Говоришь, из Бретани?
Удостоверившись в том, что Гвионн внимательно слушает, Бартелеми немножко обождал, изучая реакцию собеседника.
— Да, оттуда, — наконец проговорил он. — Почти полгода я разыскивал тебя. У меня есть весточка от Анны для Раймонда Хереви.
Гвионн Леклерк вздрогнул и одним взглядом окинул таверну.
— Тише, певец! Ради всего святого, не упоминай это имя здесь!
Гвионн подождал, пока прибыл заказанный менестрелем сидр, и расплатился за гонца. Затем начались вопросы и ответы.
— Когда ты говорил с ней? Она здорова?
— Я не видел ее более двух лет, с весны 1187 года. Тогда была здорова.
Леклерк расслабился и багрянец его щек немножко поблек. Он сглотнул.
— Очень рад. Клянусь адом, мне очень не хватает этой девушки. Я мечтал именно о ней, когда ты вошел сюда.
— Вот как? Когда мы виделись с нею, она день и ночь тосковала по тебе. Она просила передать, что любит тебя. Ты скоро вернешься в Бретань?
— Если бы я мог… — в таверне не было других людей из замка, прочие были поселяне, но все равно Гвионн понизил голос до еле различимого шепота. — Я еще не закончил дело с дочерью де Ронсье.
— Оставь ее, парень. Пусть живет, как живет. — Бартелеми узнал во всех деталях историю опалы графа от Клеменсии. — Твой бывший враг больше не может повредить никому. Оставь его дочь в покое.
— Не могу. Она должна сломаться со
— Парень, она просидела в башне уже два года. Служанка говорила мне, что Арлетта не сдастся никогда. Ты можешь просидеть возле нее всю жизнь и ждать, ждать. Кроме того, бедняжка совсем невинна во всех этих ужасах.
— Как же, невинна. Я был невинным тоже. Пусть… Пусть страдает, как страдаю я. Кстати, какое тебе дело до моих забот?
Голос эсквайра был столь зол и резок, что Бартелеми смутился.
— Ты нужен Анне.
Гвионн поглядел на собеседника взглядом мученика.
— И она мне нужна. Господи, как нужна! Но проклятый изверг убил моего отца, и я поклялся отомстить змеиному отродью, понимаешь? Только после этого я буду свободен.
Бартелеми ничего не ответил, прихлебывая сидр из своей кожаной кружки. Сидр был вполне ничего, лучше, чем где-либо, кроме Нормандии.
Он отер губы тыльной стороной ладони.
— У нее от тебя ребенок, знаешь?
Рука эсквайра повисла в воздухе, затем вцепилась в полу туники уличного музыканта. Его лицо было бело, как мел.
— Мой ребенок?! У Анны родился ребенок?
Его удивление было настолько искренним, что Бартелеми готов был поклясться в этом на раке с мощами святой Валерии. Он с удовольствием наблюдал, как выражение довольства и гордости медленно заливает лицо эсквайра.
— Мальчик. Родился больше двух лет назад, в ноябре. — Он решил умолчать, какую роль в появлении ребенка на свет сыграл лично он, Бартелеми. — Она назвала его Жан, думаю, в честь твоего отца.
— Жан, — нараспев произнес Леклерк, — Жан.
— Сейчас, если еще жив, ему должно быть уже три.
— О небо, у меня есть сын! Как рад был бы я увидеть его.
— Ты любишь ее?
Лицо молодого человека слегка передернулось.
— Очень, очень люблю.
— А почему же не едешь домой. Я боюсь, что ты больше умеешь ненавидеть, чем любить.
Гвионн на это не ответил. Его лицо посуровело, и певец понял, что его собеседник упрям, как великомученик. Он никогда в мыслях не держал сойти с дороги, на которую однажды ступил, и неважно, сколько это будет ему стоить. Даже если ему придется заплатить за это своею собственною жизнью, или, избави Бог, счастьем любимой, все равно Гвионн Леклерк заплатит долг сполна.
— Вы и дамочка в башне — прекрасная пара друг другу, — легкомысленно пошутил Бартелеми.
— Что ты имеешь в виду? — строго спросил эсквайр.
— Вы оба люди с характером. Никогда не меняете своих решений. Было бы интересно посмотреть со стороны, что из этого выйдет, у тебя и у нее. Знает ли она, что в твоем сердце нет любви, а только жажда мести?
Глаза Гвионна превратились в узенькие зеленые щелочки.
— Если от тебя кто хоть слово услышит на эту тему, менестрель, — прошипел он, — тебе больше не петь песен. Я вырву твой язык с корнем.