Холодная ярость
Шрифт:
– Тебе неприятно, что он увидел нас с тобой вместе? – уточнил Вербин, на что Марина в ответ даже изумленно засмеялась.
– Нет, что ты, – совершенно искренне сказала она. – Наоборот, пусть смотрит. Пусть знает, что у меня есть друзья, которые могут меня защитить от его приставаний. Хотя надо сказать, – на этот раз Марина, выйдя на улицу, уже сама взяла Вербина под руку, – что после вашего знакомства, – Марина хихикнула.
– Вадим больше ни разу не появлялся у меня дома. И не звонил. Честное слово.
Они вышли на улицу. К ночи стало
– И как я не заметила его машины? – удивилась Марина, указывая на припаркованный рядышком «гольфик» Вадима. – Вот растяпа. А еще называюсь милиционером…
В городе оказалось две школы для глухонемых детей и один закрытый интернат. Искать детей при таком раскладе было уже гораздо легче – всего три объекта, но стоило Марине наведаться в первую же такую школу, как стало ясно, что и на этом пути легко отнюдь не будет.
Снова началось то же, что было и в обычных школах – ахи и вздохи и пожимание плечами.
– Вроде вот этот мальчик похож на Груздева из шестого класса, – говорила завуч, тыча пальцем в предъявленную ей фотографию. – А девочка эта – ну прямо вылитая Аня Гнезд и лова из пятого. И на Катю Токареву тоже очень похожа.
Сгрудившиеся во время перемены в учительской педагоги тоже не могли сказать ничего определенного.
– Тут дети раздетые, – заметил учитель истории. – А мы ведь наших воспитанников голыми никогда не видели…
– А лица? – уточнила Марина, которая от всей этой бестолковщины и неразберихи начала терять самообладание. – Лица ваших воспитанников вы видели?
В конце концов удалось даже встретиться самой с некоторыми из детей, на которых указали учителя. После урока в кабинет директора школы привели троих детишек: одного мальчика и двух девочек.
Ну и как с ними разговаривать?
Едва увидев детей, Марина ощутила свою полную беспомощность. Когда ребенок с младенчества ничего не слышит и не может говорить, это накладывает сильный отпечаток на всю его личность. Такой ребенок может быть не глупее своих нормальных сверстников, но он иначе видит мир, иначе общается с окружающим миром.
Общаться через переводчика, владеющего языком знаков? Дурацкая ситуация, но пришлось беседовать именно так, с помощью одной из учительниц.
– Тебя когда-нибудь снимали на видеокамеру? – спросила Марина у мальчика, который спокойно сидел перед ней на стуле и глядел прямо ей в глаза своим безмятежным взором. До него не долетал ни единый звук, он жил в абсолютной тишине. Голубые глаза его были устремлены на губы Марины, когда она задавала вопрос.
После короткой паузы, в течение которой мальчик обдумывал заданный ему вопрос, он поднял лежавшие до того на коленях руки и сделал несколько мелких жестов.
– Володя не понял, что такое видеокамера, – пояснила учительница.
Она в свою очередь замахала руками возле лица, быстро-быстро, после чего ребенок кивнул. Он напрягся
– Его снимали, – переводила учительница. – Много раз снимали. На новогоднем вечере, и дома тоже – папа снимал, и еще дядя… Когда шефы приезжали с завода, они тоже фотографировали Володю вместе с другими ребятами… Знаете, – добавила учительница. – Кажется, он все-таки не понимает, что такое видеокамера. Он явно имеет в виду фотоаппарат.
Марина откашлялась.
– Спросите его, фотографировал ли его кто-нибудь, когда он был обнаженным, – попросила она и встретила осуждающие взгляды переводчицы и сидящей сбоку директрисы школы. Мальчик понял вопрос и густо покраснел.
– Нет, никогда, – перевела учительница. – Это неприлично.
Точно такой же разговор состоялся и с двумя девочками. Понимать друг друга трудно, все смущались, и девочки сидели будто каменные. Трудно определить, были они искренни или нет.
– Надо бы поговорить с их родителями, – задумчиво заметила Марина.
Учительница и директриса переглянулись.
– Попробуйте, конечно, – сказала директор школы, поджимая губы и глядя в окно на школьный двор, где налетевший внезапно ветер раскачивал ветки густого кустарника. – Только родители ведь тоже глухонемые. Еще неизвестно, захотят ли они вообще с вами общаться.
Очень трудно работать, когда тебе никто не хочет помочь. В последнее время Марина почувствовала это с особенной силой. На инспектора ИДН в школах глядят как на неизбежное зло, а потому привычное и не слишком опасное. Когда же ты приходишь и говоришь, что из «полиции нравов», отношение к тебе оказывается двояким. С одной стороны, вроде бы серьезный человек и занимаешься каким-то важным делом, но с другой…
Директор школы сразу начинает нервничать. Ему неприятно, что именно к нему вдруг пришли из «полиции нравов». Как же так? Почему? Учителя стесняются, не понимают, чего от них хочет эта странная женщина в форме старшего лейтенанта.
«Полиция нравов»? А что это такое? И нет ли тут чего-нибудь безнравственного?
А поскольку все почти педагоги заботятся о своих детях, то они стараются защитить их от тебя. Не дай бог, задашь им не тот вопрос, смутишь.
– Медицинская экспертиза, – твердо сказала Марина, набрав предварительно в легкие воздуха. – Если от детей в разговорах ничего узнать нельзя, а с родителями беседовать бессмысленно, как вы говорите, то что ж делать? Будем проводить медицинскую экспертизу.
– Нет, – вырвалось совершенно непроизвольно у директрисы. Она даже вздрогнула и перестала безучастно смотреть в окно. – Кто вам такое разрешит?
Кто вам позволит волновать детей такими вещами?
– Кто разрешит? – Стараясь держаться спокойно, Марина пожала плечами. – Прокуратура разрешит. И наш областной комитет по образованию тоже разрешит. Не думайте, что это невозможно. Мы расследуем чрезвычайно опасное преступление, и некоторым детям и взрослым придется слегка поволноваться.