Холодное блюдо

Джонсон Крейг

Мы чокнулись стаканами, и я почувствовал тепло в груди еще до того, как сделал глоток.

– У него была клиническая депрессия?

– Недиагностированная.

Ужин был просто мечтой для моего желудка: паста с тушеным шпинатом, томатами, моллюсками, мидиями и домашним хлебом, которым мы оба собирали остатки соуса. На десерт Вонни подала домашний яблочный пирог с шариком ванильного мороженого и продолжала делать коктейли, вино мы так и не тронули. Мне было так тепло и спокойно, я даже начал бояться, что могу свалиться с итальянского стула прямо на пол.

– Я помню, как

в детстве приезжал сюда с папой. Он подковывал лошадей твоего отца, и я ходил с ним.

– Да. Я все пыталась вспомнить, была ли здесь.

– Да, была.

– И я была маленькой соплячкой? – опустила она глаза в стакан.

– Да, была.

– Все закончилось, даже не начавшись, – рассмеялась Вонни.

– Я приходил летом, а в остальное время года тебя не было. Ты куда-то уезжала, да?

– В Мэн.

– Мэн. Это как-то нечестно, летом в Вайоминге тяжело.

– У меня тогда не было выбора, – сказала она, помешивая коктейль палочкой корицы.

Я попытался как можно вежливее сменить тему.

– С чего может начаться депрессия у самого богатого человека из трех округов?

Вонни улыбнулась, закрывая глаза на мою неудачную попытку.

– Думаю, он никогда о себе не думал.

– А ты?

– Думала ли о нем? – Она помолчала, серьезно раздумывая над вопросом. – Наверное, нет, но чем больше я живу, тем яснее вижу, что наши с ним отношения повлияли на все решения в моей жизни… в хорошем и плохом смысле. – Вонни уставилась на свечи, расплавившиеся в подставках, и задула их. – Он был бы счастлив.

Она протянула руку через стол, и я вытащил свою лапу навстречу. Вонни сжала мою ладонь и перевернула, изучая морщинки. Когда она погладила меня кончиками пальцев, вверх по рукам поползли электрические разряды.

– Мне нравятся твои руки – большие и сильные, но очень аккуратные, как у художника.

– Это все игра на фортепьяно.

– Правда?

– Еще в детстве, я хотел играть буги-вуги.

– О боже. Наверное, ты берешь целую октаву. – Прошло несколько секунд. – Теперь понятно, откуда у тебя дома фортепьяно. Ты должен мне сыграть.

– Я немного разучился играть, как и все остальное в этой жизни.

Последовала длинная пауза.

– Один из ковбоев нашел его в сарае. Наверное, он не хотел пачкать дом. – Вонни продолжала смотреть на мои руки, и я уже подумал, что она вот-вот расплачется, но вместо этого она коротко хохотнула и подняла взгляд. – Папенькина девочка, не лучший психологический портрет, да?

– Как он мог оставить такую, как ты?

Слова вылетели до того, как я смог обдумать их и понять, как клишированно они звучали, но Вонни не засмеялась. Она прерывисто выдохнула, после чего вытерла нос и провела большим пальцем по уголку глаза, чтобы не дать туши потечь. Я протянул ей свою салфетку, но не отпускал другую руку. На этот раз она рассмеялась и слегка выпрямилась.

– А где твоя собака?

Вонни шмыгнула носом и снова засмеялась.

– Он в прихожей, дуется.

– Может, мне с ним познакомиться?

Она стерла салфеткой несуществующие разводы в уголках глаз.

– Я думала, ты не любишь собак.

– Вовсе нет. А он любит людей?

– Он редко

их встречает, – вытерла она нос.

– Отлично, тогда я пойду за винтовкой. – На этот раз смех был натянутым. – Ты не любишь оружие из-за папы?

– Нет, просто не люблю. Мне кажется, что оно неизменно ведет к чему-то плохому. Я считаю, что раз его придумали исключительно для этой цели, оно не может вести к добру. – Какое-то время мы смотрели друг на друга, а потом Вонни продолжила: – Я понимаю, что в твоей работе это необходимое зло, но я не позволю ему находиться в моем доме.

Я прочистил горло и кивнул.

– А в твоей жизни?

Мы встретились взглядами.

– Я подумаю.

– Ладно. – Я отпустил ее руку. – Кстати о необходимом зле, где прихожая?

Вонни встала и постучала по столу так же, как Брэндон Белый Бизон с утра.

– Наверное, мне лучше вас представить.

Я ждал, попивая коктейль и доедая остатки десерта. Ради таких пирогов можно спокойно сдать значок, пистолет и медленно становиться ходячим минивэном в джинсах. Я отложил вилку и прислушался к скрежету больших когтей, пытавшихся зацепиться за мексиканскую плитку. Обладатель когтей явно сопротивлялся и громко топал, и если бы не постоянный смех, я бы испугался.

Пес был больше, чем я его запомнил, а запомнил я его очень большим. Он удивился, что в доме был кто-то кроме Вонни, это было видно по его голове размером с двадцатилитровую канистру, которая вертелась из стороны в сторону. Вонни все еще держала кожаный ошейник, наверное, в противном случае монстр сразу же на меня набросился бы. Из его горла поднимался предупреждающий рык, пока я отчаянно пытался вспомнить слово «мясо» и надеялся, что пес понимает язык лакота.

Вонни шлепнула его по голове и рыкнула сама:

– Прекрати. Сейчас же!

Перемена была молниеносной – брови выпрямились, а голова опустилась. Он походил на прилежного медведя кадьяка. Пес начал пыхтеть и пристально посмотрел на меня с дружелюбным интересом, выставив уши. Вонни немного потрясла ошейник, но не отпустила.

– Ну вот, можешь подойти и поздороваться.

Я встал, и его глаза проследили за моим движением, но он все еще казался спокойным. Я вспомнил слова Генри о собаках и понадеялся, что этот не относился к шайеннам. Когда я пересек центр комнаты, пес завилял хвостом. Я знал, как надо себя вести, поэтому подошел и выставил руку ладонью вниз, пальцами – к носу. Он вытянул свою большую голову, понюхав, а затем костяшки моих пальцев лизнул язык размером со всю мою руку. Я погладил пса по мохнатой голове и почесал за ушами, пока по керамической поверхности стучали передние лапы не меньше моих ступней.

– Большой малыш.

Мы перенесли свои напитки в гостиную, и Вонни прихватила телефон – ей должны были позвонить из Скоттсдейла. Она ждала меня на диване, пока я разжигал огонь в камине из мшистого камня. Пес прилежно поворчал и растянулся на ковре навахо перед очагом. Иногда он поглядывал на винтовку в углу комнаты. Это случилось больше одного раза, поэтому наверняка он видел там что-то скрытое.

Я думал об Эсперах и Арти Короткой Песне, когда заметил на себе пристальный взгляд.