Холоп-ополченец. Часть II
Шрифт:
Михайла отбросил волосы со лба.
– Так ты говоришь – Голицын князь не хочет Владиславу крест целовать? Ну что ж. Пойдем, коли так, к нему, – может, он научит, где ее искать.
Гаврилыч, широко раскрыв глаза, смотрел на него.
– Кого це ее? – спросил он.
– Да волю ж, – отмахнулся Михайла. – Дмитрий Иваныч тоже ж князь был, а Иван Исаич посылал к нему.
– Ото ж и оно, – произнес Гаврилыч. – А як з ляхами – не знаешь? Може, бояре им насовсим Москву продалы?
– Н-не знаю, – протянул Михайла. Стыдно ему стало, что ничего он толком не разузнал.
– Ну, ладно, – сказал Гаврилыч, вставая. – Пойдем колы, покажь, где тот Голицын живе.
– Не знаю я, – буркнул Михайла, собирая рыболовную снасть. – Надо быть, в Белом городе. Поспрошаем там.
– А як же мий коняка? – вспомнил Гаврилыч.
– А ты заведи его поглубже в кусты. Тут николи никто не бывает. А там бережном воротишься сюда возьмешь.
Они пошли вдоль берега Москвы-реки. Михайла не знал, что Белый город всю Москву облегает и что они сидели неподалеку от его стен. Он знал только, что по-за Кремлем Белый город идет. Там и Шуйских палаты, и Воротынских. Туда он и направлялся вдоль Китай-города и Кремля в сторону Арбатских ворот.
Долго шли они берегом. Около Кремля постройки спускались чуть не к самой воде. Здесь уж не так тихо было. С города доносился шум. Стучали копытами кони, тарахтели телеги, гомонили люди.
– Ну, давай в город подадимся да спросим кого-нибудь, – сказал Михайла и начал взбираться к городу.
В эту минуту до них донеслась откуда-то сверху, с города, музыка. Барабаны словно били, трубы гремели. А за ними слышался мерный лошадиный топот, точно целое войско шло.
– Может, то бояре стрельцов на ляхов ведут! – крикнул Михайла через плечо и бегом побежал по улице туда, откуда неслась музыка. Музыка меж тем становилась все слышней, словно бы приближалась к ним. А людей по улицам почитай что и не было никого.
«Что же не провожает никто войско наше? – подумалось Михайле. – Ровно попрятались все».
И вдруг страшная догадка мелькнула у него в голове. Он сразу остановился, как вкопанный. Гаврилыч чуть не налетел на него.
– Мыхайла, – проговорил тот испуганным голосом, – стрельцы ль то? А может… – Он не договорил. За одним поворотом музыка вдруг зазвучала громко и победно, и в конце улицы, ведущей от Арбатских ворот, они увидели стройные ряды воинов в шишаках и кольчугах, с развевающимися на пиках желто-синими флажками.
Михайла все стоял на месте, и только лицо его больше и больше темнело.
– Спозднився я, – пробормотал Гаврилыч. – Успели уж, сволочи, Москву продать.
Михайла сжал кулаки.
– Нет! – крикнул он. – Не бывать тому! Перебьем тех собак-бояр, а на ляхов всем народом навалимся.
– Ранийшь бы думаты, а зараз… Ну, прощай, Мыхайла. Поскачу взад, на Калугу. Нехай сам атаман Заруцкий…
Но Михайла уж не слушал его. Махнув рукой, он бежал сломя голову от Арбатских ворот в обход Кремля к Китай-городу. Надо скорей посадским повестить. Може, они что надумали.
В Китай-городе тоже пусто было. Лавки в рядах закрывались. У многих на железных дверях замки висели.
Добежав до дома Карпа Лукича, Михайла вскочил
– Ты чего, Михайла? Аль гнался за тобой кто?
– Ляхи там! – махнул Михайла рукой. – В Арбатские ворота вошли! К Кремлю идут!
– А ты что ж? – проговорил Карп Лукич. – Аль не знал, что седмь бояр с Желтовским договорились? На Москву ляхов впустить, а от нас к королю Жигмунту великое посольство снарядить с князем Голицыным и с митрополитом Филаретом за королевичем Владиславом. Михайла стоял, как оглушенный. А ему про то никто и не сказал.
– Продали, стало быть, Русь, сволочи! – пробормотал Михайла.
– Правильно Михайла говорит! – крикнул тонким голосом Патрикей Назарыч, стукнув кулаком по столу. И мы тоже, посадские, сидели у своих лавок да глазами моргали. Вот и досиделись.
– А что ж нам-то тут? Ведь они как черный народ улещали: говорили, что поляки Москву от калужского вора ослобонят, а сами пальцем никого не тронут, за гроши все покупать будут, черному народу легче станет. Салтыков да Андронов с коих пор народ мутят. Гермоген-патриарх Андронова с собора выгнал. Да они на патриарха-то не больно глядят.
– Пропадать, стало быть, – проговорил Патрикей Назарыч, махнув рукой и опять опуская голову на руку.
– Зачем пропадать? – веско проговорил Карп Лукич. – Чай, Москва хоть и стольный город, а все же не вся Русь. Мы тут с голыми руками что поделать можем? Стрельцов бояре коих вывели, а коих при себе держат. А по городам, чай, русские люди сидят. Аль они потерпят тому, чтоб на Москве ляхи пановали? Дай срок. Поглядим малое время, а там почнем гонцов во все концы слать, чтоб ратных людей поболе сюда посылали.
– Да ведь в разор разорили всю русскую землю. Ратным людям пить-есть надобно, – проговорил Патрикей Назарыч.
– А мы на что? – перебил его Карп Лукич. Чай, нам под ляхами тож пропадать. До горла дойдет, кубышки-то повыкопаем.
Михайла слушал, и смутная надежда начинала шеветься в нем. «Только чего ж еще глядеть-то? – думал он. – Враз бы и скакать по городам, скликать православный народ». Но вдруг ему вспомнилось, как он, не слушая Иван Исаича, из Тулы поскакал ночью с мужиками да с казаками и что с того вышло. И как он потом каялся и слово себе дал, не спросись броду, вперед не соваться.
Он отошел в угол и сел на скамью. А посадские стали говорить промеж себя, как им дале быть. То еще малое дело, что с боярского изволу ляхи в Москву вошли. Бояре станут говорить, что то лишь на время покуда вора калужского разобьют, а Владислав нашу веру примет. А там у них уговор, что в тот же час все поляки выйдут с Москвы и из-под стен московских и уйдут к себе за рубеж. И нашему великому посольству на том крест целовали и король Жигмунт, и королевич. Владислав на Москву придет уж как православный русский царь, и от ляхов своих отгородится.