Холопка

Красавин Юрий Васильевич

Ее занимало: ведь одинаковы название деревни и фамилия бывших тут помещиков. Если и у Арсения Петровича фамилия Сутолмин, то что же, он в самом деле из того роду? Приехал посмотреть на родовые места… и поселился как раз на камнях своего прадедовского дома.

Наряду с возникшим у нее интересом к делам государственным она внимательно присматривалась к матери. Что-то очень уж благосклонно разговаривала та с посторонним человеком. И что-то очень уж задумчива стала с некоторых пор.

— Не сходить ли и мне за земляникой? — сказала мать, вроде

бы, рассеянно. — Варенья надо наварить…

Случилось это на другой день.

— Еще чего! — сурово отрезала дочь.

Они ворошили сено у себя за огородом. О недавнем госте не говорили, но у обоих он был на уме. Сена много, не до гуляний, но вот примечательно, что матери занетерпелось вдруг сходить за ягодами.

— Ты, Раиска, останься дома, да не отлучайся и поглядывай, не нанесло бы тучу. Сено сухое, не дай Бог замочит. А я пособираю землянички.

— Если идти, то обеим, — решительно заявила Раиска.

Но вдвоем идти им почему-то расхотелось.

Некоторое время спустя мать сказала в раздумье, что Арсений Петрович о чем-то очень горюет. Неудобно спрашивать, но, кажется, от него ушла жена.

— И правильно, — одобрила Раиска. — Я б от такого тоже ушла.

— Такой на тебе и не женится, — без обиняков заявила мать.

— Только поманить, — отвечала дочь самолюбиво.

— Что у тебя за язык! — рассердилась мать. — Не всякую глупость, что на ум взбредет, надо вслух говорить. Ладно при мне, я уж к твоим глупостям привыкла, но ведь и при посторонних этак-то брякнешь.

Рассердились обе, молчали, но думали опять о том же.

— Может, она у него умерла? — сказала мать через некоторое время. — Чего-то он не договаривает. Но видно, что переживает очень именно из-за нее. Потому и забился в наш лесок, подальше от людских глаз.

«Конечно, если жена у него умерла, и он по ней страдает, то это меняет дело, — подумала Раиска. — Может быть, зря я с ним так дерзко…»

— Какое-то горе у него, — вслух размышляла мать. — Но вот ведь не запил… Держит себя строго.

— Аристократ, — насмешливо сказала Раиска.

— Чести своей не роняет, — одобрительно отозвалась мать. — Другой ударился бы в запой да в загул, совсем себя потерял бы… а этот мужик настоящий, не тюря.

Раиска ничего не сказала в ответ, но подумала примерно так же. И раскаяние за прошлые свои вольности впервые проснулось в ней.

10

Прошло два дня, а на третий Раиска по полуденной жаре ходила разыскивать Белку — пора доить, а та пропала. И нашла, и подоила, а на обратном пути пришлось ей идти другой дорогой, да и не дорогой вовсе — просто канавой, так ближе. Тут кусты чередой, меж ними на буграх проплешинки с ярко рдеющими ягодками земляники. Раиска то и дело останавливалась, собирая ягодки в рот… и вдруг увидела за кустами неподвижно лежащего человека. Она замерла и некоторое время стояла, не шевелясь. Так же недвижимо лежал и человек… и был это «помещик», она его сразу узнала.

«Уж не помер ли, болезный? —

встревожилась Раиска. — От солнечного стука в такую жару вполне может случиться сердечный или какой-нибудь иной приступ».

Она подошла поближе, окликнула боязливо:

— Эй!

Не пошевелив ни ногой, ни рукой, он открыл глаза — барский взор его был ясен.

— А-а, молочница… холопка…

На этот раз Раиска почему-то не обиделась.

— Говори тихо, не шуми, — предупредил он, зевнув этак сладко: ясно, что спал человек. — Тут рядом гнездышко, в нем какая-то птушечка. Детки у нее там, она их то и дело кормит.

Сказав это, он осторожно встал и протянул руку к ее подойнику:

— Дай-ка сюда ведерко.

— Зачем?

Ишь, какие повадки барские: словно и молоко, и корова Белка уже стали его собственностью.

— Хочу попить молочка.

— Корову нашу не пас, сена ей не косил, а молоко дай?

— Я заплачу золотом! — воскликнул он тоном героя известного кинофильма и отобрал у нее ведро с молоком.

— Я мзду не беру, — отвечала ему Раиска в том же тоне.

— Эта земля моя, — напомнил он. — И трава моя, и даже этот ветер принадлежит мне. И, кстати, обращаться ко мне следует на «вы», потому что мы на разных ступенях социальной лестницы. Я наверху, ты внизу.

Должно быть, он ожидал от нее достойного отпора, но Раиска, вздохнув, призналась:

— А что-то не хочется мне сегодня с вами ругаться.

— То-то, — хмыкнул он и стал пить молоко.

При этом оглядывался на куст, в котором жила птаха, неведомая ему. Переводил дыхание и снова пил, отдувая от края пену.

Такое простое дело, а почему-то приятно было Раиске видеть, как он пьет.

— Нравится вам парное молоко? — спросила она, уверенная, что он ответит утвердительно.

Однако он сказал:

— Вот стихотворная строка древнегреческого поэта Пиндара: «Лучшее в мире — вода». А уж он-то знал толк и в молоке, и в винах. Однако же воде отдал предпочтение. Парное молочко прелестно, однако я тут пил воду из родника, она вкуснее.

— Это неблагодарность по отношению к нашей Белке, — заметила Раиска. — Она обиделась бы, если б услышала.

— Неблагодарность — худший из пороков, — вроде бы, согласился он и тотчас возразил: — Восхваляя воду, мы с Пиндаром отнюдь не унижаем божественный напиток — молоко. Напротив, мы поднимаем и то, и другое на божественный уровень!

Он и еще попил, после чего вернул ей подойник со словами:

— Ты так смотришь на меня… Вот о чем я хочу предупредить: ситуация эта очень опасна для тебя, холопка.

— Какая ситуация? — насторожилась она.

— Живешь в захудалой, заброшенной деревне, общаться не с кем… нет у тебя предмета для обожания. И вдруг объявляется человек, умный, красивый, аристократической внешности… почти молодой… и ведет себя странно, необычно: живет в лесу, один… Долго ли тут наивной девушке вообразить о нем черт-те что! Она может влюбиться, а это чревато для нее.