HOMO FABER
Шрифт:
Через пять минут примчался Морозов с бешеными глазами, узнав про убитый старший комсостав.
— Кого убили? Как?!
— Успокойся, наши солдаты здесь не причём. Немцы убили наших командиров сразу же, как мы стали стрелять, спасти их было невозможно, — ответил я. — Можешь сам посмотреть и успокой бойцов, а то они после твоей истерики вовсе перестанут бить гитлеровские закрытые машины.
Особист обжёг меня злым взглядом и полез в кузов, когда же выбрался, то начал сверлить меня глазами, как молодой слесарь болванку на станке.
— Пойдём
На линии окопов, подальше от пулемётчиков и бойцов с винтовками, контролирующие левый и правый фланги наших позиций, старлей хмуро произнёс:
— И зачем стрелял?
Расколол, м-дя. Впрочем, не сильно-то я и рассчитывал на сохранение тайны, вся инсценировка больше для простых членов отряда.
— А нужно было все так и оставить? Чтобы бойцы потом боялись ствол винтовки направить на грузовик? А так, все их пули попали уже в МЁРТВЫХ командиров, они тут не причём.
— Это неправильно. Да если бы я знал…
— Знал что? Про пленных? — перебил я его. — И чтобы ты сделал тогда? Полез бы их спасать?
— Да! Это наши командиры, старшие командиры!
— Которые попали в плен — это раз! И вот тебе два — ты положил бы половину людей, пытаясь их освободить! За пятерых три десятка, хороший расклад?! И так сейчас мы кладём в землю тысячами, сотнями гробим технику, отправляем на убой под пулемёты и танковые гусеницы всех тех, кто создаёт костяк нашей армии! С кем ты дальше станешь воевать? С призывниками из запаса, которых точно так же станут гнать на убой такие вроде тебя? Ты кроме как выявлять врагов народа можешь что-то ещё делать, знаешь уставы наши и немецкие, чтобы спланировать бой и выполнить приказ, а не — выполни или умри?!
— Да ты!.. — захрипел от бешенства особист и рванул с плеча «папашу», но я оказался быстрей, просто быстро шагнул вперёд и несильно ударил открытой ладонью в лоб собеседника. После того, как Морозов в состоянии нокдауна осел на землю, я его обезоружил.
— На губу пойдёшь, — сообщил я ему.
— На основании?
— Первое: невыполнение моего приказа. Я же чётко сказал, чтоб никакой атаки — отстрелялись и назад, в лагерь. А ты что натворил? Второе: попытка поднять оружие на командира, а это уже трибуналом попахивает, ясно тебе?
Вскоре вернулись бойцы с дороги, оставив после себя несколько огромных чадящих костров. Всего насчитали три десятка немецких пехотинцев, не считая экипажей уничтоженной техники. В одном грузовике везли пленных, второй был загружен пачками папок и листов бумаги с какими-то документами из комендатуры и штабов дивизий, разгромленных врагов так быстро, что уничтожить те ничего не успели. Ну, ничего, мы этому поспособствовали.
Убитых командиров положили на носилки, сделанных на месте из трофейного брезента и срубленных жердей. Через час их закопали в общей могиле на бугорке рядом с молодой сосной, на которой сделали глубокую надпись,
Эх, сколько таких безымянных могил появится на нашей земле от Буга до Москвы-реки? Конца и края им не будет.
Как и обещал Морозову, по прибытию в лагерь я посадил его в землянку, превратив ту в гауптическую вахту, поставив на входе рядового красноармейца с винтовкой. Пусть посидит, подумает, остынет немного. Ну, а если нет, то нет — через пару дней дам пинка под зад для ускорения.
За последующие два дня отряд разросся ещё на шестьдесят красноармейцев с сержантами и одним старшиной. Командиров и особенно — тьфу три раза — особистов с комиссарами не было ни одного. Нафиг мне такое богатство, от своего не знаю, как избавиться, уже сто раз пожалел, что спас этого человека от страшной смерти.
Работал я на износ, и уже не сильно заботясь о маскировке ситуации для себя лично, создавая в удалённых от лагеря местах схроны с консервами, оружием, обмундированием и патронами.
Не раз слышал предположения, сказанные «по секрету» товарищу или в беседе в курилке о своих невидимых помощниках, которые таскают из секретного бункера припасы.
— … а тут бац в башню, бац ещё раз, а у меня только в ушах немного ваты стало, да осколок окалины отлетел командиру в щёку! А мы эту пушку потом раздавили!
До меня донесся обрывок чужого разговора. Заинтересовавшись, я посмотрел в сторону курилки, где собралось человек двадцать в новенькой форме, сапогах, с автоматическими винтовками и автоматами. Понять, кто кем служил до попадания в отряд, было невозможно — нулёвая униформа всех превращала в близнецов-новобранцев.
Хотя, судя по доносящимся до меня обрывкам фраз, вот этот невысокий паренёк с ППШ, зажатым между ног и энергично машущий руками, был танкистом или служил на бронеавтомобиле.
— А где служил? — спросил я.
Моё появление стало для всех неожиданностью. Народ подорвался с лавок, посерьёзнел лицами, кто-то выбросил дымящуюся самокрутку.
— Механиком в двадцать девятой танковой, товарищ лейтенант государственной безопасности! — отрапортовал тот, вытянувшись в струнку.
— А что за танк, от которого отлетали снаряды? Кавэ?
— Нет, товарищ лейтенант государственной безопасности, Тэ тридцать четыре!
— Хм, — немного удивился я. — Даже так. И кто стрелял по вам?
— Две противотанковых тридцать седьмые пушки и три чешских, наверное, танков. Это товарищ лейтенант, командир взвода сказал, что чешские, сам-то я не знаю.
— И не пробили броню тридцать четвёрки, говоришь?
— Да, товарищ лейтенант государственной безопасности, — кивнул тот. — Очень хороший танк, мощный, быстрый и с сильной пушкой. Нам бы таких побольше, мы бы немцев назад отогнали!
— Побольше? Будут вам танки, дело за экипажами к ним. Сколько танкистов в отряде, не знаешь?