HOMO FABER

Баковец Михаил

Самочувствие, правда, после всех этих подвигов было аховое, я так больше и не прикасался к своему Дару, опасаясь перегореть, о чём не раз читал в художественной литературе. Верить фантазиям авторов моего мира — последнее дело, но когда ты сам становишься персонажем одной из таких бульварных книжонок, то… лучше перебдеть, чем кусать локти.

— А где те бойцы, что пойдут со мной? — спросил особист, закончив осматривать грозные боевые машины.

— Часть в лесах, разыскивают кое-что, частью тут, а частью сидят в лагере.

— В

каком лагере? — без задней мысли уточнил старлей.

— В немецком.

— Что?!

— В плену они. Сравнительно недалеко отсюда немцы несколько дней назад поставили концлагерь для наших бойцов. Там около полутора сотен человек, простые красноармейцы. Командиры если и есть, то они переодеты в гимнастёрки рядовых.

— Да как можно доверить доставку таких вещей тем, кто сдался в плен? — заскрипел зубами собеседник. — Товарищ лейтенант государственной безопасности, вы в своём уме?

— В своём, товарищ старший лейтенант государственной безопасности! — повысил я голос. — Тебе мало было двух недель губы, чтобы мозги встали на место? Опять свою дурь включаешь? Там сидят танкисты, артиллеристы, зенитчики, то есть, все те, кого не хватает нашему отряду для прорыва немецкой обороны. Большая часть — я в этом уверен — сдались из обстоятельств, изменить которые они были не в силах, кто-то попал раненым, другие смалодушничали, но после тех условий, в которых их держат, они будут рвать немцам глотку и скорее лягут под танковые гусеницы, чем вновь пойдут в лагерь. И, в конце концов, фильтрация пленных является твоей работой, товарищ старший лейтенант государственной безопасности! Вот и озаботься тем, чтобы в твой отряд попали только надёжные товарищи!

Собеседник покатал желваки на скулах, но больше спорить не стал.

Вечером я приказал половине отряда под командованием Морозова выдвигаться в сторону концлагеря, оставшиеся вместе со мной направились к немецкой рембазе в сорока километрах от лесного массива, где прятался партизанский отряд. С нами катил средний танк, тяжёлый А-44 (в данной модификации его никаким другим не назвать, хотя в документации числится средним) и два броневика.

Семьдесят человек пехотинцев были вооружены ППШ, СВТ и имели при себе пять «максимов». Седов и Паршин получили «гаусски» и сейчас шли довольными рядом со мной, ловя чужие завистливые взгляды.

Немцы заняли территорию колхозной ремонтной базы или что-то вроде того. За проволочным забором снаружи валялись сеялки и сушилки, несколько плугов и какая-то совсем уж непонятная штука с тремя крошечными металлическими колесами без всякой резины на них. По-видимому, всё это добро немцы выбросили со двора, чтобы освободить место.

Два выезда были защищены пулемётными гнёздами, рядом с которыми чернели короткие окопы. На территории базы стояли три зенитки небольшого калибра, совсем не «восемь-восемь». Наверное, те ушли на передовую, так как только им было по силам останавливать советские новейшие танки.

Охраняла территорию рота

пехоты с двумя полугусеничными броневиками, один в один как тот, который я расстрелял и спас девчонок. На крыше каменного строения немцы оборудовали ещё одну пулемётную точку из мешков с землёй и МГ на станке и всё это затянули масксетью. Там же на крыше стоял большой прожектор, освещавший подступы к базе в ночное время.

«Эх, как же не хватает радиостанций», — вздохнул я. Проблема со связью была достаточно больной темой не только для моего отряда, но и вообще для всей Красной Армии.

Когда с обратной стороны базы заревел мощный мотор, и я увидел, как на улицу из палаток и боксов стали выскакивать полуголые немцы, понял, что пора.

Выстрел! Выстрел!

Оба пулемётчика на крыше свалились мёртвыми.

Выстрел!

Дёрнулся пулемёт рядом с мертвецами, получив заряд из гаусски в нежный механизм.

Выстрел! Выстрел! Выстрел!

Свалились три солдата у ворот, засуетившиеся с пулемётом.

К танковому рокоту присоединились несколько пулемётов, следом затрещали частые винтовочные выстрелы.

Было видно, как дёрнулись стволы зениток, уставленные в небо, и стали опускаться к горизонту.

Выстрел! Выстрел!..

Добив магазин винтовки, и уничтожив один расчёт зенитного оружия, я вставил полный и занялся простым наблюдением.

То один, то другой немец падал замертво, не спасали мешки с землёй, борта броневиков, кирпичные стены сараев.

Затрещала пушка, посылая светящиеся трассы мелких снарядов в невидимую для меня цель.

Но спустя десять секунд по расчёту прошлась коса смерти, сшибая людей на землю, выбивая искры из стали, отбивая куски механизмов. Уничтожив самую опасную цель, Седов и Паршин (только их оружие могло устроить такую зачистку) перенесли огонь на третье орудие, раскурочив то несколькими попаданиями.

У меня при виде такого варварства сердце кровью облилось, ведь уже видел эти три пушки в качестве зениток в грузовиках для сопровождения отряда. Ведь говорил же, чтобы избегали излишних разрушений, берегли имущество, особенно технику. И на тебе.

Раздались несколько пушечных выстрелов, следом взметнулись невысокие фонтаны земли рядом со стенами строений. В ответ раздался хлёсткий выстрел замаскированной и молчавшей до поры немецкой противотанковой пушки и через минуту с той стороны в небо поднялся чёрный столб дыма.

— Суки, — скрипнул я зубами и приник к прицелу «гаусски». Не до наблюдения — нужно бить гадов быстрее и больше.

Выстрел! Выстрел! Выстрел!..

Всё сопротивление немцев было подавлено за полчаса интенсивного пулемётно-винтовочного обстрела. Пушки броневиков и танков выстрелили лишь несколько раз, разрушая окопы и ячейки в которых попрятались немецкие стрелки. Последние живые охранники и ремонтники, у которых из двух взводов личного состава уцелело чуть более пары отделений, дружно подняли руки вверх.