Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях
Шрифт:
– Мама, представляешь, мы будем выступать в филармонии! Мой балет… мой! – это было важно: сам-то он уже успел потанцевать почти на всех больших сценах города, но его постановка – это же совсем другое!
Олимпиада гордилась.
Очень, безумно (может быть, боялась она, слишком?) гордилась своим младшим.
По привычке оберегала его от всего и всех, хотя видела и понимала, что её страх за него беспочвен, что он неплохо справляется со всеми трудностями, постоянно преодолевает какие-то то мелкие, то крупные препятствия, уверенно и самостоятельно строит свою жизнь… и, кажется, разумно и правильно строит. Знает, чего хочет… не то,
Это была её боль, её мучение, которое к тому же следовало как-то скрывать от мужа: чтобы сглаживать углы, избегать конфликтов, утихомиривать их ужасные (подчас громкие и безобразные) ссоры. Как нередко бывает в таких случаях, муж, до этого всячески поощрявший старшего сына, гордившийся первенцем и неосознанно ставивший его на первое место, во всех ошибках Юрия принимался обвинять её – в женском воспитании, в потакании слабостям, в баловстве.
Олимпиада оказалась не между двух, а между нескольких огней, и это было ужасно. Надо было как-то выстоять.
Имелось: авторитарный муж, желающий править в семье единолично, при этом переживший уже не один инфаркт… спорить с ним? Во всём соглашаться?
Собственная мама, Бабушка её сыновей, вечно недовольная зятем, принимающая (то справедливо, то нет) сторону тех, кто выступал против Михаила.
Старший сын Юрий (нет, он переименовал себя в Георгия), очень талантливый – во всём, за что бы ни брался… жаль только, что брался он сразу за многое и ни за что всерьёз, и его компании были вовсе не такими безобидными, как Васины хороводы, там был непременный алкоголь, Юра часто приходил нетрезвым – прятать его от мужа? Ругать и провоцировать очередную ссору? Подумать только: бросил университет, почти год врал всем, что каждое утро уходит учиться – как такое могло произойти, почему? Что я сделала не так? Муж прав, но… но не выгонять же Юру из дома, куда он пойдёт, надо дать ему шанс всё исправить! Его устроили концертмейстером в ЛАХУ, потом (он нигде подолгу не удерживался) в Эрмитаж – он позволял себе не приходить на работу, и никто не мог долго закрывать на это глаза. Муж возмущался его поведением, отказывался просить за него; Липа и сама понимала, что обращаться к знакомым насчёт его трудоустройства – занятие неблагодарное, даже унизительное: опять сорвётся и подведёт.
Младший сын… он, единственный, не доставлял ей хлопот – только тревоги, но Липа понимала, что это её собственное внутреннее беспокойство, охватившее её с момента его рождения, укоренившееся после той страшной истории с его похищением, и она даже сейчас, когда только могла, выкраивала время, чтобы встретить его поздней ночью у театра, проводить до дома, дождаться после спектакля. Всё-таки, кто что ни говори, он ещё мальчишка, подросток, умеет танцевать, а не драться, а на улицах, в ленинградских подворотнях и тёмных дворах-колодцах не миновать шпаны… об этом не принято было писать в газетах, тогда не было криминальной хроники, но были разговоры и слухи, да и вообще: времена всегда одинаковые, не бывает абсолютной безопасности, и даже в нашей прекрасной советской стране, в нашем героическом любимом городе всякое может случиться. И это всякое ни в коем случае не должно коснуться её мальчика.
Она тревожилась, что старший брат подаёт дурной пример, она переживала, что Юра насмешливо и снисходительно относится к Васиным «балетикам», она не хотела, чтобы Вася был свидетелем ужасных ссор отца и старшего брата, она просила мать не говорить дурно о муже при младшем… как всё
Она постоянно разрывалась между ними: то муж в больнице, то старший в загуле, то что-то со здоровьем у старенькой Бабушки, то нужно на проклятую дачу, то у младшего вечерний спектакль – иногда он освобождался почти в полночь, некогда спать!
А ведь была ещё (как же она забыла? как всегда, вспомнила последней!) и она сама, Олимпиада. И ей хотелось жить не только жизнью семьи, маневрируя между всеми ними – любимыми, но такими сложными людьми! – ей так хотелось работать, участвовать в какой-то другой, общественной, а не домашней жизни, она ещё молода и полна сил… ну и что, что за сорок? Может, я до ста доживу!
…Она доживёт до девяноста трёх.
Родилась в Петрограде, жила в Ленинграде, умерла в Петербурге – повесть о трёх городах, которые едины в одном, как Бог-Сын, Бог-Отец и Святой Дух. Младший сын до самого конца будет рядом – даже если в это время он где-то на краю земли, ставит новый балет в какой-нибудь далёкой стране. Это было всегда: его непременные ежедневные звонки, его участие в её повседневной жизни, их дружеская близость. Она была в курсе всех его дел, побед и поражений и, как когда-то ждала его с репетиций, с волнением ждала звонка после каждой премьеры.
– Мама, мой балет покажут в «Октябрьском»!
В том самом Концертном зале, где он когда-то танцевал свои первые, наивные номера. Кем он тогда был, один из многих питомцев Дворца пионеров… Аничкова дворца.
…Потом, через много лет, когда об этом стало уже можно говорить, будет казаться странным: он привык гордиться, что его педагоги танцевали на императорской сцене – перед самим Императором.
А ведь сам он учился танцевать там, где последний император родился и учился ходить… как причудливо тасуется колода.
– Мам, я хочу поставить «Золотую рыбку», знаешь такой балет?
И он, как всегда, принимается увлечённо рассказывать, Липа с удовольствием слушала: боже, какой образованный, какой пытливый, как много знающий мальчик! Ей иногда казалось, что она мать Александра Македонского или… ну, какого-нибудь Цезаря, не меньше. Или гения вроде Пушкина и Моцарта.
«Золотая рыбка», 1976. Репетиция. Солисты – Вася и Татьяна Подкопаева
– Не преувеличивай, мамочка! – он смеялся её восторгам, но в глубине души ему льстило это (пока самое важное для него) признание. – Так слушай про «Золотую рыбку»!
В тот день концертмейстер Людмила Васильевна Свешникова сыграла им незнакомую музыку – неизбитую и симпатичную, как показалось Васе, и после урока он подошёл спросить, откуда она, из какого балета.
– Из «Золотой рыбки» Минкуса, – ответила любознательному юноше концертмейстер. – Не очень известный, полузабытый балет.
На перемене Вася побежал в библиотеку и попросил этот клавир… как это было просто! Он принёс ноты Свешниковой, она согласилась проиграть всё целиком… да, она играла специально для Васи, а тот слушал, вскакивал, импровизировал, запоминал.