Хорьки

Мафунэ Ютаки

О-Тори. Нет, больно быстра!..

О-Сима. Вот скряга! Ну ладно! Мы теперь враги на всю жизнь. Запомни!

О-Тори. Ха-ха-ха, можешь не устраивать мне сцен.

О-Сима. Ишь разошлась, артельная шлюха.

О-Тори. Смотри! Я тебе еще покажу… А-ха-ха! Ты что, Кихэй? О чем задумался?

Кихэй. Понимаешь, из-за этой пьянчуги у нас с Ияма никакого разговора не получилось.

О-Тори. Ну и ладно! Я сама к нему пойду, да хоть сегодня вечером, уж я из старика душу вытрясу. А это чьи дети?

Кихэй. Ее, О-Сима, дочки!

О-Тори. Вот здорово! Дочки О-Сима, как это на нее не похоже.

О-Сима. У тебя, наверно, нет детей, тетка. Могу отдать одну, да нет,

забирай обеих.

О-Тори. Не соблазняй!

Яго (врываясь в комнату). Поехали, тетушка!

О-Тори. Ладно. Дети, ступайте за мной. Вашей матери, этой пропойце, все равно… (Уходит.)

Девочки нерешительно идут за ней.

Кихэй. Ияма там рвет и мечет. Говорит, гоните деньги или убирайтесь вон. (Уходит вслед за О-Тори.)

Яго. Я уж говорил, мою лошадь можно продать за двадцать иен. А за ту лошадь – пятьдесят иен… честное слово.

О-Кадзи и О-Сима остаются одни. Взвалив на плечи тюки, с посудой в руках, О – К ад зи выходит в сторону пролива. О-Сима идет на кухню и жадно пьет воду.

Занавес

Действие второе

Декорации те же, но кругом все убрано, чувствуется, что дом опустел. У очага разложены плоды папайи, мелкие кокосовые орехи.

Вечер.

У очага при свете тусклой лампочки сидят Mансабуро, коренастый мужчина, с лицом черным от загара, и О-Тори. Перед ними пачки банкнот и столбики монет. Мансабуро, затаив дыхание, наблюдает за О-Тори: она считает деньги. Руки ее слегка подрагивают. Время от времени зоркие блестящие глаза О-Тори находят Мансабуро.

О-Тори. Восемьдесят, девяносто, сто… Итого – пятьсот иен… Пятьсот и пятьсот – тысяча…

Мансабуро со стоном делает выдох.

Десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, девяносто, сто; сто плюс десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, девяносто – еще сто, итого – двести. Двести и эти пятьдесят – получается двести пятьдесят две иены пятьдесят дзэни. [7] Итого – вот тысяча двести пятьдесят две иены пятьдесят дзэни.

Оба какое-то время молчат.

Ошибки быть не должно… Итак.

Мансабуро (от напряжения у него срывается голос). Ошибки быть не должно. Все верно. (Переводит дыхание.)

7

Дзэни – то же, что сэн. Мелкая монета (одна иена равнялась ста сэнам). После 1945 г. отменена. «Дзэни» – просторечие. В разговорной речи иногда соответствовало нашему слову «денежки».

О-Тори (серьезно). Вот, Сабу, еще раз говорю. В моем положении нелегко было выбраться из Дзёсю с такими деньгами. Я простая ткачиха. Хочу, чтобы ты знал: я рисковала – это не раз плюнуть, в самом деле…

Мансабуро (шмыгает носом от избытка чувств). Понимаю, тетушка! Не мастер я на красивые слова… Когда писал тебе оттуда, то даже мечтать не смел о таком одолжении, правда-правда!

Я и теперь еще как во сне. Я понимал, что в этом году во время праздника Бон истекает срок Ияма и дом так или иначе перейдет к нему… Услышал как-то, что на заработках за три года можно накопить тысчонку, решил поехать на юг… И моя жизнь и жизнь моей семьи висела на волоске. Где уж нам отложить хоть десять грошей! И на поездку взял в долг у хозяйки… Только что самоубийством всей семьей не кончаем. [8] Вот я тебе и выплакался. Получил в ответ телеграмму – не поверил, полдня с женой ее разглядывали… (Пауза.) Отдал дом Ияма, оставил мать без крыши над головой – что мне на это возразить?! Век не забуду! Тетушка!

8

В капиталистической Японии иногда имело место самоубийство всей семьи как правило на почве материальной нужды.

О-Тори. Человек не должен так падать духом. Погляди на меня! Ты ведь знаешь, что меня из деревни прогнали как воровку? Потом – этот Ямакагэ, потом – кухаркой была в артели землекопов. Но когда у тебя решается вопрос жизни и смерти – примчалась с деньгами. И теперь уж все здесь смотрят на меня совсем другими глазами. Ха-ха-ха!

Мансабуро (с чувством). Точно! Второй такой замечательной женщины, как ты, на всем свете не сыщешь. (Внезапно переходит на официальный тон.) Итак, тетушка, какой же ты хочешь процент?

О-Тори. Никаких процентов!

Мансабуро (изумленно). Как так? Я… это, я… не понимаю!

О-Тори. Не беспокойся! Ты что же, обязательно хочешь платить проценты, как положено?

Мансабуро (скрывая радость). Ну, это дело особое!

О-Тори (теперь уже твердо и сурово). Зато, Сабу, ты напишешь мне расписку, что отныне во всех делах будешь поступать по моему усмотрению. А точнее, во всем, что касается этой усадьбы…

Мансабуро (вдруг забеспокоившись). То есть как это?

О-Тори. Ха-ха-ха, вот дуралей! Это же так просто! Пока ты на заработках, я буду вместо тебя вести все дела. В этом доме! Понятно?!

Мансабуро. Да я сам хотел об этом просить! Вот ведь как! (Пауза.) Но все-таки деньги, тетушка, страшная вещь. Я у Ияма всего-то за двести иен заложил эту усадьбу. А теперь набежало тысяча двести пятьдесят две иены пятьдесят дзэни. У меня ведь и самолюбие есть, и приличия я знаю. И помню, что существует долг перед предками. Честное слово. Я и на юг-то уехал, чтоб только вернуть эту усадьбу. А остался – попал бы в кабалу к Ияма…

О-Тори. Да Ияма меньше всего думал вернуть назад свои деньги!

Мансабуро. Как?! Денег не хотел?!

О-Тори. А вот так! Он во что бы то ни стало мечтал заполучить этот дом. Неужели непонятно, Сабу?! Для Ияма лучше, если бы ты не отдал денег до истечения срока. Он жаждал как можно скорее овладеть домом. Потому так и наседал на вас…

Мансабуро. Д-дом этот?

О-Тори. Грешно тебе было закладывать его за тысячу и даже за две. Р1яма-то соображает! Здесь скоро железная дорога пройдет, и как раз на этом самом месте будет вокзал. Что, оценил теперь свой дом? Можно отдать его под магазины. А рестораны еще больше дохода принесут. Я себе так и представляю. Будь осторожен, Сабу! Я его раскусила.