Хорошее поведение
Шрифт:
– Человек, не делай этого,- взмолился Дортмундер.
– Я сделаю это,- заверил Чипкофф.- Я бизнесмен и меня не кинут на три сотни зеленых.
– Ведь все рисковали!
– А я нет.
– Послушай,- попробовал снова Дортмундер.- Я опаздываю на встречу, я позвоню тебе попозже, ты просто не понимаешь мою ситуацию.
– Да, я все понимаю,- согласился Чипкофф.- Ты должен мне триста долларов.
– Вовсе нет! Я не могу сейчас говорить, мне нужно идти.
– Слушай, Дортмундер,- сказал Чипкофф,- будь осторожен. Не попади в тюрьму, я не хочу, чтобы ты пропустил дату нашего судебного разбирательства.
Дортмундер
– Если когда-нибудь ученые найдут жизнь где-нибудь на другой планете, то я уйду туда. Она не может быть такой же ненормальной как эта.
ПЛАЧ ИЕРЕМИИ
19
Уолтер Хендриксон вздохнул. Рано или поздно ему придется начать разговор, но что же он скажет? С того момента как он вошел в комнату девушки в молчании прошло минут пять. Он тихо сидел здесь, на стуле с высокой спинкой напротив окна и полуденное субботнее солнце высилось над его головой. Элейн Риттер наблюдала за ним и выжидала в другом конце комнаты. Она всегда приветствовала его неподвижным проницательным взглядом, но теперь, минута за минутой молчания, ее выражение лица неохотно и медленно менялось. Сначала оно выражало удивление, затем любопытство и, наконец, скептицизм. Должно быть, она догадалась, что это была лишь новая техника депрограммирования. Уолтер Хендриксон открыл рот, затем закрыл его и снова открыл. Он вздохнул.
Элейн Риттер слегка расставила ноги, согнула руки в локтях и уперла кулаки в талию, наклонила голову вперед и подняла бровь: ну? Что все это значит? В самом деле, это нечто, как ей удавалось выразить так много чувств, не используя слова. С другой стороны, Хендриксон оказался полностью неспособным к общению без слов. Он мог передать только чувство смутной тревоги.
Но какие слова? Что он должен сказать?
Я лучший, напомнил он сам себе. Однако даже самые лучшие могут быть сбыты с толку, особенно в эмоциональном плане. В течение последних нескольких месяцев, когда Элейн Риттер упорно, неослабно, неумолимо сопротивлялась ему, сам Хендриксон испытал всю гамму чувств: самоуверенность, удивление и спокойствие. Теперь он смирился, и его забавляла неизбежность грядущего поражения. Оказалось, что он сам неосознанно нарушил главное правило депрограммирования, он вступил в эмоциональную связь с субъектом. Дело в том, черт возьми, что ему нравилась Элейн Риттер. Он полюбил ее храбрость, полюбил ее неприступность и ее острую логику по четвергам. Он будет скучать по ней.
Элейн поставила ноги вместе, подняла руки ладонями вверх и смотрела многострадальным взглядом в потолок: Боже, что происходит с этим глупцом?
Хендриксон вздохнул. Он знал, что мешает ему говорить и единственные слова, которые у него были в этот момент, он не хотел произносить вслух. Но время пришло, так ли? Ему ничего не оставалось другого, как сказать Элейн Риттер правду.
– Ах, хорошо,- произнес он и набрал воздух в грудь.
Она выглядела готовой выслушать его.
– Ах, ну, ах, хорошо, ах, хорошо.
Медленно она покачала головой.
– Правда в том, Элейн,- начал он, затем качнул и своей головой.- Прошу прощения. Правда в том, сестра Мэри Грейс…
Ее глаза округлились от удивления.
– … что сегодня последняя наша встреча.
Ее
– Так решил твой отец,- произнес Хендриксон, вздохнул и продолжил,- чтобы сменить линию поведения.
Полная решимости она наклонилась вперед.
– Короче говоря, я ухожу,- сказал ей Хендриксон.- Мы оба знали, что так и произойдет, не так ли?
Она изобразила руками жест приближения.
– Да, ты права,- согласился он.- Очень хорошо. Новый человек придет на следующей неделе. Мне жаль, но я не могу произнести правильно его имя. Мне кажется, он венгр или болгарин или что-то в этом роде,- Хендриксон махнул рукой «в сторону» Восточной Европы.- У себя на родине,- продолжил он,- этот мужчина был, по-видимому, экспертом в промывании мозга.
Она сделал шаг назад, широко раскрыв глаза и прижав одну руку к горлу.
– Твой отец…- вздохнул Хендриксон.
Она изобразила рвотный рефлекс.
Хендриксон набрал воздух в легкие и продолжил:
– Ты абсолютно ошибаешься,- признался он.- Твой отец волевой человек и он теряет терпение. И этот румын или украинец или кем он там является, известен тем, что убедил самого кардинала изменить мнение о Боге. Вот как они будут работать в дальнейшем. Быстрее всего, будет применено физическое насилие, сторонником которого я никогда не был, поэтому я и ухожу. Когда я последний раз беседовал с твоим отцом, он был полон решимости сделать из тебя омлет.
Она приложила руку к виску своей головы. Хендриксон кивнул.
– Боюсь, что так,- согласился он.- Ты яйцо и они собираются тебя разбить.
Она указал на него, на себя и ткнула пальцем в сторону двери. Он лишь грустно улыбнулся и опустил свою голову.
– Не могу. Они никогда не позволят тебе уйти вместе со мной. Если ты расскажешь об этом твоему отцу, я буду все отрицать. Но на самом деле, я помог бы тебе бежать, если бы мог. К сожалению, это невозможно. Мне жаль, сестра Мэри Грейс, но никто не сможет помочь тебе. Мой совет: свыкнись с этой мыслью.
Ее губы зашевелились. Хендриксон вглядывался в нее, и ему показалось, что она прошептала слово «Джон». Он кивнул в знак солидарности с ней. Девушка удивилась и снова замолчала.
– Все в порядке,- заверил ее Хендриксон, оттолкнувшись от подлокотников кресла, поднялся на ноги. Он чувствовал себя опустошенным.- В ближайшие дни,- сказал он, под руководством этого нового парня, я думаю, ты будешь много разговаривать и в другие дни кроме четверга, хочешь ты этого или нет.
Она сложила руки и смотрела упрямо.
– Мы делаем все от нас зависящее,- продолжил Хендриксона, скорее для себя, чем для нее.- Как ты думаешь, Бог действительно смотрит на нас? Матфей, Марк, Лука и Иоанн благословите эту трудную ситуацию, в которой я нахожусь. Удачи, сестра Мэри Грейс.- Он снова улыбнулся.- Ты была близка к депрограммированию меня,- признался он и вышел.
20
А что это такое, вздрагивающее, подмигивающее и нервничающее в холе Государственного банка Авалона? Будь я проклят, если это не Уилбер Хауэи, который вспыхивал улыбками, подмигивал, раздавал салюты, а кончики его шляпы склонялись к каждой проходящей мимо особи женского пола. Возле него находился мужчина-шотландец в традиционном килте и мальчик из службы доставки в белом фартуке. Дортмундер вошел внутрь здания и увидел его. Казалось, что тяжелый груз лег на его плечи, но, тем не менее, он подошел и спросил у Хауэя: