Хорошее стало плохим
Шрифт:
Он наклонился ближе, его губы коснулись моих. — Если тебе нужно больше, то я скажу тебе сейчас. Ты сказала, что не бросаешь семью, и это может быть правдой, но ты делаешь это сейчас, потому что в этом нуждается твоя семья, а я тогда сделал это с тобой, потому что ты нуждалась в этом, даже если ты этого не знала. Было неправильно, что наша дружба превращалась во что-то физическое, не тогда, когда ты была подростком, не тогда, когда я такой, какой я есть.
— И я не имела права голоса в этом?
— Нет, Рози, ты не имела. Потому что, нравится тебе это или нет, я был взрослым, а ты ребенком.
— Поэтому ты ушел, — прошептала я, обиженная и такая злая, снова потерянная, как в восемнадцать лет, когда он ушел.
— Я так и сделал, но теперь я знаю, что это сделало с тобой, обратив тебя к Крикету, но я сделал бы то же самое снова. Может быть, я мог бы найти в себе силы держаться подальше от тебя и по-прежнему защищать от всего уродливого в мире. Но я этого не сделал, и смерть Крикета на мне так же, как и на тебе.
— Да, — сказала я ему, потому что я была честна, и это было правдой, — Это так.
Я была с Крикетом, чтобы заполнить хотя бы часть пустоты, оставленной Дэннером, и через год, когда он все еще не вернулся, я решила, что хоть какая-то любовь лучше, чем вообще ничего.
— Больше я тебя не брошу, — сказал он мне строго, голосом низким, гладким и темным, как дым, клубящийся вокруг моего тела, — Клянусь прямо сейчас.
— Не знаю, верю ли я тебе, — возразила я.
— Плевать, я докажу, как доказывал раньше. Я покажу тебе.
— Ты меня понимаешь? — спросил он.
— Я тебя понимаю, — выдохнула я, потом вспомнила себя, проглотила инстинктивную готовность и закатила глаза, — Если ты будешь на одной волне со мной, у нас не должно быть никаких проблем в любом случае.
Сухожилия на его шее напрягались так, что я старалась не находить это восхитительным. Я хотела сосредоточиться на своем гневе, потребовать знать, почему он меня бросил. Но теперь, когда на моем теле были эти широкие ладони с грубыми кончиками, мне хотелось большего.
Я хотела насытиться его телом до тех пор, пока меня не будет тошнить, чтобы, наконец, вытащить Лайонеля Дэннера из его гребаной системы.
— Ты собираешься держать свои руки подальше от меня, пока защищаешь? — спросила я, облизывая губы при мысли о том, что это великолепное тело окажется снова на мне.
Он проигнорировал последнюю часть моего заявления и переместил хватку так, что его рука легла на мою шею сбоку. — Это подводит нас к приятной части. Мы начали кое-что прошлой ночью. На самом деле, мы начали это кое-что около трех с половиной лет назад, когда ты была еще слишком молода, но прошлой ночью мы подхватили эту нить, и я не собираюсь снова ее отпускать, если могу помочь. Мы должны идти медленно, будь осторожна, потому что от этого зависят наши жизни, Рози. Первый признак неприятностей, если я должен оставить тебя, чтобы обезопасить, я это сделаю. Ты это понимаешь?
Тепло его заявления застыло в моих венах. — Нет. Ты только что сказал, что хочешь быть со мной. Я хотела тебя чертовски много лет. Ты не можешь сказать это дерьмо в одну секунду, а в следующую отнять у меня это. Ты либо со мной, либо нет.
Его челюсти сжались, а рука сильно
Я вскинула руки, вырывая голову из его хватки. — Я не могу поверить, что ты разрушил тот момент, когда впервые признаешься, что хочешь меня, будучи чертовским трусом.
— Трусом? — сказал Дэннер, его голос стал на октавы ниже, холоднее и тяжелее, как тяжесть стальных кандалов на мне, — Желание обезопасить тебя — это трусость?
Больно от того, что он только подумал о том, чтобы уйти от меня после всего, через что мы прошли, после того как я дала понять на деле, если не на словах, как сильно я нуждаюсь в нем, прожигая мои внутренности, как лава, разрушающая Помпеи.
Я впилась ему в лицо и прошипела. — Ага, Дэннер. Ты заботишься о ком-то, кого не отпускаешь перед лицом угрозы, крепко держишь его, оберегаешь и согреваешь во время шторма и надеешься, черт возьми, на Бога или на кого-то еще, что вы оба выберетесь из этого живыми.
Дэннер стоял там, неумолимый, как каменная статуя, с закрытыми глазами, когда я закончила свою тираду и тяжело вздохнула в тишине.
— Ты подчинишься мне, Рози, — повторил он, на этот раз мрачным тоном, от которого у меня по спине побежали мурашки, — Ты подчинишься мне на этом поле, и мы сделаем это, ты подчинишься мне в постели, на диване, на задних сиденьях моего Мустанга, где я решу тебя трахнуть. Если хочешь этого, таковы мои правила.
— Ты хочешь, чтобы я подчинилась, — сказала я, зная это так же, как знала это, когда он перекинул меня через колено, когда мне было семнадцать.
— Блять, да, — прорычал он, его пальцы вцепились в мои волосы сзади и дернули так, что я была вынуждена отступить назад, глядя в его безжалостно красивое лицо, — Это игра, в которую мы будем играть, проказница. Ты можешь дразнить меня, драться со мной и не соглашаться со мной в течение всего дня. Это ты, и черт возьми знай, что мне это нравится. Но теперь, когда мои руки касаются твоего тела, я твой доминант, и если ты хочешь мой член, тебе, черт возьми, придется заслужить его, став моей хорошей девочкой, а не бунтаркой.
Каждое из его грязных слов копошилось в моем животе, как топка, но маленькая часть меня все еще говорила мне, что сдаваться было неправильно, слабо, как женщины-берсеркеры-байкерши, которые позволяют своим мужчинам использовать себя.
— Зачем мне это? — прошептала я, сжимая его руку на своей шее. — Это не кажется мне естественным. Я не такая женщина.
— Когда ты встретила меня, ты подумала, что я такой парень, который хочет отшлепать непослушных девочек-подростков и трахнуть их так сильно, что они будут кричать? — прямо спросил он. — Нет. Мне потребовалось много времени, чтобы научиться этому, и я научу этому тебя. Это только сила в подчинении, только забота в доминировании. Мы делаем то, что делаем, потому что нам это нравится, и мы оставляем это в основном в пределах спальни. Ты все еще можешь быть крутой бунтаркой Роуз, а я все еще могу быть хорошим парнем Дэннером.