Хорошие девочки плачут молча
Шрифт:
— Я выбрала обои. Синие, со слониками. Ты не против?
— Конечно, нет, — улыбнулся я и подумал, что за две недели обои легко переклеят. Я уже давно нанял людей, чтобы они сделали всё на мой вкус.
Рискнул.
Нельзя же в самом деле привозить ребёнка в неотремонтированную комнату! Дом новый, пусть и детская станет уютной! Я выбрал светло-зелёный цвет для стен, но синие слоники даже лучше.
Гораздо лучше.
— Я всё сделаю, не беспокойся!
Слоники лучше, но я бы согласился даже на розовых пони и серебристых единорогов,
Своё слово я сдержал. И когда настал день Икс, был во всеоружии около её палаты.
Этот момент я буду помнить всю жизнь. Как держал Марго за руку, как она разговаривала со мной, улыбалась, а я слушал, чутким вниманием находясь там, за ширмой.
Знал, что всё пойдёт, как надо. Что мы уже добились того, чего хотели, и через несколько минут, может, через полчаса я возьму на руки своего ребёнка.
Не просто своего, ребёнка от неё. От моей Марго.
И свершилось. Первый крик беспомощного существа, который мы оба ждали с замиранием сердец. Рука Марго впилась в мою, но я этого совсем не замечал, весь обратившись в слух. Вектор, направленный в ту сторону.
За ту непроницаемую перегородку.
— Это мальчик, 2950, 52 см.
И я отвоевал право взять его на руки первым. Марго выглядела ошеломлённо-усталой и даже не подумала оспаривать это право.
А я гладил её по волосам и шептал те глупости, которые принято говорить наедине, но сейчас мы и были наедине.
Я, она и наш сын.
— Роман Михайлович, — сказала Марго через несколько часов.
Она находилась в реанимации, но мы общались по телефону. Милая, нежная Марго всё спрашивала, как там он, словно боялась, что сын исчезнет. Обнулится, и всё станет снова чёрным, липким.
Беспросветным.
В эти часы, дни, я любил её не только, как женщин, но и как мать своего сына. Как любят и восхищаются Мадонной. Она стала для меня светом, Божеством, перед которым мне хотелось опуститься на колени.
Я это сделаю, но позже. Всё будет позже.
И в этой фразе главное — первая её часть. Всё будет. У нас троих.
Теперь уже троих. Отныне и навсегда.
Эпилог
Марго
— Мама, у меня кровь! Я упал, — сын был ещё мал, но я уже научилась сдерживать в себе «сумасшедшую мамашу» и позволять ему совершать первые ошибки.
— Или сюда, поцелую коленку и помажу, — стараясь сохранять спокойствие, ответила я.
Отложила кухонное полотенце в сторону и, сняв передник, достала аптечку.
Ромка сидел на полу с разъехавшимися в сторону коленями, он походил на расстроенного пингвинёнка, и я сдерживалась, чтобы не начать причитать по поводу разбитой коленки.
Четыре года — это уже личность!
Мне приходилось постоянно себе об этом напоминать и держать в узде ту сумасшедшую мамашу, которая сидела внутри и пыталась предусмотреть всё на свете. И дождь,
— Мама, у меня кровь! — глаза у Ромы расширились от ужаса, губёшки дрожали, но он сдерживался и не плакал.
Мы с Михаилом никогда не ругали его за слёзы, но сын, видно, родился с внутренним кодексом, не позволявшем плакать по пустякам.
Вот и сейчас, когда я обрабатывала ссадину, он только морщился и вздрагивал. А я дула и читала стишки, которые первыми пришли в голову. Развитию сына я уделала много внимания.
«Даже слишком много», — считал муж и посмеивался над моей теорией, что склонности надо развивать с детства.
Достаточно было одного слова Михаила, чтобы я внутренне притормозила и посмотрела на себя со стороны: не давлю ли на ребёнка, не слишком ли много от него хочу.
Когда он родился, в тот миг, когда я поняла, что стала мамой вопреки всем прогнозам врачей, пообещала себе, что не задавлю своего сына гиперопекой и повышенными ожиданиями.
Поэтому старалась каждый день, проснувшись и на цыпочках подойдя к детской, чтобы послушать его дыхание, благодарить бога за оказанную милость.
За счастье быть женой того, кого люблю, и матерью прекрасного здорового сына.
Больше я ни разу не забеременела. Но и угроза онкологии после родов отступила. Я кормила сына грудью, не взирая на то, что могла бы перейти на лучшую адаптивную смесь, как здесь принято.
Я была сумасшедшей женой и мамашей. Загоняла приходящую помощницу по хозяйству, чтобы та тщательнее протирала плинтуса и ламинат.
Даже швы плитки на кухне лично чистила старой зубной щёткой, а на все замечания Михаила отвечала, что если он будет мне в этом препятствовать, втихаря возьму его щётку из ванной, а потом поставлю обратно.
В этой бочке сладкого семейного сиропа была и ложка дёгтя. Как же без неё!
Отец так и не пожелал видеть внука. Сухо поздравил меня по телефону и сказал, чтобы берегла себя и не вздумала рожать ещё.
Думала о себе и, если что, двери моего прежнего дома всегда для меня открыты. Конечно, только для меня и сына, его он ещё стерпит, так и заявил, но не мужа.
«Возвращайся, когда бросишь его», — сказал он напоследок и добавил, что будет этого с нетерпением ждать.
На этом тогда мы и разошлись по разные стороны. Про тот разговор я Михаилу не сказала, он же не стал говорить, что ездил к отцу накануне моих родов!
Так мы и жили. Когда Ромке исполнился год, я прислала на почту отца фото внука, но он ничего не ответил.
На мой день рождения он присылал сухое поздравление и какое-нибудь ювелирное украшение. Я могла бы встать в позу и гордо отсылать их обратно, но видела: каждое сделано на заказ. Значит, он не просто откупался, а хотел сделать мне приятное.
Так, как умел.
В очередную годовщину смерти мамы я всё-таки решилась позвонить снова. Холодная война подзатянулась и мешала мне чувствовать себя абсолютно счастливой.