Хорошие люди

Емельянов Евгений Петрович

— Вот и все в порядке!

— Что — все?

— Ты женишься на Ольге и обретешь свой кров.

Наконец Станислав пришел в себя:

— Ты что, Веня? Серьезно?

— Вполне.

Когда затем Вениамин ушел, Станислав долго не мог успокоиться. Он начал думать о том, что в предложении друга есть рациональное зерно. В самом деле, почему Станислав так испугался? Чего? Допустим, они действительно соединят с Ольгой свои жизни. Что из того? У Ольги есть сын? Ну и что? Сын — не препятствие…

Поймав себя на последней мысли, Станислав глубоко вздохнул. В чем дело? Явился Вениамин, в шутку, наверно, наговорил здесь с три короба, а он, Станислав, и уши развесил!

Пришли на память и другие слова Вениамина — о том, что он, Станислав Вахтомин, остановился. Лучше бы Веня промолчал. О своем бездействии

Станислав знал давно, ему не нужно об этом напоминать. Но вот что интересно: почему человек обязательно должен куда-то двигаться и чего-то добиваться? Если он, Станислав Вахтомин, не бездельник, не тунеядец, работает в полную силу (ибо, в конечном счете, получает удовольствие от любой деятельности); если он производит материальные ценности, приносит определенную пользу обществу, почему обязательно он должен куда-то двигаться? И почему принято считать, что Станислав кому-то чего-то должен, даже если этот, «кто-то» — он сам? Многие люди из тех, которые окружали Станислава, не очень-то стремились сделать больше того, что они делали. Их вполне удовлетворяла та работа, которой они были заняты ежедневно, из месяца в месяц, из года в год. Почему же Станислав Вахтомин должен чувствовать свою неполноценность лишь потому, что он никуда не движется?

Ему не удалось успокоить себя. Приезд в Ташкент Вениамина Барабанова не только не погасил в душе Станислава чувство недовольства собою, а, напротив, подлил масла в огонь. Если раньше Станислава и угнетали мысли о собственной бездеятельной жизни, они не приносили такого большого отчаяния в его душу, какое появилось теперь. А Веня приходил еще и еще, несмотря на то, что сдавал сессию в высшей партийной школе. Когда в первый день встречи Станислав вдруг почувствовал в Вениамине чужого человека (хоть и не признался в этом даже себе), то теперь, когда они успели о многом переговорить и о многом повспоминать, все встало на свои места. Станислав понял, что старый его друг нисколько не изменился, что он не растерял ничего из тех своих качеств, которые Станиславу всегда в нем нравились, — ни душевной чистоты, ни скромности, ни приверженности к порядку и справедливости. И если Веня Барабанов стал более категоричен в своих суждениях, то это еще не говорит о том, что он не способен выслушать чужое мнение и последовать совету друга. Наверно, партийный работник таким и должен быть — твердым в своих убеждениях, последовательным в достижении поставленной цели, мягким и сердечным человеком.

Вениамин подлил масла в пламя сомнений. Станислав понял, что необходимо что-то предпринять, что нельзя больше жить так, как он жил все последние годы. Если в первое время пребывания в Ташкенте он подавлял укоры совести мыслью о том, что принимает участие в восстановлении узбекской столицы, то теперь не мог успокоить себя таким доводом; теперь, думал Станислав Вахтомин, Ташкент преспокойно обойдется без вахтоминской помощи; теперь Станислав должен найти себя…

Он обязан найти себя.

Он, Станислав Вахтомин, непременно должен сдвинуться с мертвой точки. Он должен остепениться, как Венька; как Венька, он должен твердо встать на ноги. Тем более, что до 1971 года остался сущий пустяк…

— А что будет в 1971 году? — спросил Вениамин, когда они в очередной раз обсуждали дальнейшую вахтоминскую жизнь.

— Мне стукнет тридцать лет, — вздохнул Станислав.

— Точно! А мне — в 1970-м.

— Мы уже старики…

— Поэтому надо спешить… Кстати, я всем своим семейством еду летом к старикам… Не хочешь составить компанию?

А пока стояла зима. Декабрь выдался теплым и малоснежным; снег если и выпадал, то ненадолго: солнце тут же «съедало» его. Станислав настолько привык к климату Узбекистана, что сомневался в том, сумеет ли перенести российскую зиму, если ему придется навсегда вернуться домой. Впрочем, смешно задавать себе такие вопросы. Разве Станислав не жил в России почти девятнадцать лет?

После того, как он принял решение, он стал вдруг нетерпелив. Вскоре ему начало казаться, что время движется очень медленно. Особенно длинным был январь — до короткого февраля нужно было прожить еще тридцать один день! Но и короткий февраль тянулся слишком долго… Наконец, пришла весна. Весна в Ташкенте и вообще в Узбекистане

не ощущается так полно, как в России. Когда в России начинает пригревать солнце и снег становится рыхлым, как соль, когда звонкая капель начинает свою волнующую песню, когда отдохнувшая земля тут и там выглядывает из-под снега, словно желая убедиться, что это не оттепель шутит, а настоящая весна пришла, когда теплый ветер и теплый дождь заставляют сжиматься сердце в преддверии предстоящих радостей — в такие минуты невозможно остаться равнодушным. В Азии приход весны ощущается не так сильно, потому что она может явиться в середине зимы; она является иногда в середине зимы в образе очень щедрого солнца, высушившего землю, в виде набухших почек деревьев (а то и цветущих бело-розовым цветом урючин), в виде проклюнувшейся травки… Разумеется, и азиатская весна волнует твое сердце, но уже не так сильно, как хотелось бы. В Азии испытываешь несколько иные чувства. Зацвел урюк, покрылись ветви деревьев светло-зелеными листочками, появились на улицах голоногие девушки в ярких и легких платьях — значит, пришла весна. И если азиатская весна не могла вызвать в душе таких бурных чувств, как весна российская, все же она не могла не волновать Станислава, не могла не заставить грустить его сердце.

В апреле младший брат прислал письмо, полное восторженных слов по поводу предстоящего приезда Станислава. «Но почему — в отпуск? — спрашивал младший брат. — Почему не насовсем? Ты еще не дожарился в своей Азии?» Как обычно, Юрий подробно информировал Станислава о всех деревенских и сельских событиях — кто умер, а кто еще жив, кто родился, к to женился; брат писал о своей работе на деревообделочном комбинате, о том, что теперь он, Юрий Вахтомин, — начальник заготовительного цеха. Юрий написал, что Владимир Петрович давно уже на пенсии, что Ольга Геннадиевна Барабанова — заведующая терапевтическим отделением в сельской больнице, что Марина Семеновна Фабрициева живет у них в Вахтомино, нянчится с Юркиным сыном Петей, которому вот-вот исполнится три года… «Все-таки хорошая она женщина, Марина Фабрициева» — заметил он.

Мысленно Станислав был уже далек от Ташкента; но по мере того, как уходили в небытие последние недели весны и все сильнее давало знать о себе наступающее лето, нетерпение Станислава росло. Станислав удивлялся: почему вдруг его так сильно потянуло в деревню? Почему он раньше не испытывал таких чувств? Если Станислав загорелся возможностью встречи с Ольгой Барабановой, так ведь такая возможность появилась не вчера. Он мог бы, если бы захотел, поехать в деревню год или два года тому назад, чтобы увидеть «объект» своей первой юношеской любви. Станислав по-настоящему загорелся потому, что поездка, возможно, поможет ему ответить на некоторые вопросы, которые накопились за последние годы. Теперь Станислав если и думал иногда о том, что «любая проблема решается легко; если есть желание ее решить», то уже не так твердо был уверен в своей правоте, как это было в далекой юности. И уверенность эту поколебали его собственные проблемы. Станислав радовался предстоящей поездке потому, что надеялся найти ответы на свои вопросы.

В середине июня в Ташкенте снова появилась Людмила. В такой же предвечерний час, как и в первый свой приезд, она переступила порог комнаты, в которой жил Станислав Вахтомин:

— Можно?

Удивление и радость были такими большими, что Станислав только одно слово и сумел выдохнуть:

— Людочка!

В один миг на задний план отошли все другие чувства. Людмила! Неужели это была она — такая нежная и прекрасная, такая женственная и близкая? На задний план отошли не только Юрий Вахтомин и деревня, не только Ольга Барабанова и ее терапевтическое отделение, не только предстоящая поездка на родину, но и существование «рецидивиста» Кости — мужа Людмилы Обуховой.

— Я не ожидала, что ты так хорошо меня встретишь, — сказала Людмила после того, как с восклицаниями и приветствиями было покончено.

— Мы с тобой не чужие, — сказал Станислав.

— Да, но все же…

— Ты зачастила в Ташкент.

— Это плохо или хорошо?

— Хорошо, конечно… А с Олей кто?

— Оленька уже большая… Если бы ты ее увидел! — Людмила грустно улыбнулась. — С ней осталась Дильдор Аскаровна, кто же еще.

— Замечательно! Так я и думал. Как она поживает?