Хорошие парни не пьют коктейли
Шрифт:
– ЗЗЗЗЗЗААААААБББББЕЕЕРРРРРИИИИ МММММЕЕЕЕННННЯЯЯЯЯЯ!!! ЗЗЗЗЗЗААААААБББББЕЕЕРРРРРИИИИ МММММЕЕЕЕННННЯЯЯЯЯЯ!!! ЗЗЗЗЗЗААААААБББББЕЕЕРРРРРИИИИ МММММЕЕЕЕННННЯЯЯЯЯЯ!!! – госпиталь содрогался так, словно оказался в эпицентре землетрясения. Лампы мигнули и взорвались снопами искр, из окон звонко брызнули стекла, по стенам рывками зазмеились трещины.
– ЗЗЗЗЗЗААААААБББББЕЕЕРРРРРИИИИ МММММЕЕЕЕННННЯЯЯЯЯЯ ООООТТТТССССЮЮЮЮЮДДДДДААААААА!!!!! – с каждым толчком раны трещин все шире распахивали свои рваные края.
– Отморозки вошли в резонанс! БыстрААААААААА!!! – пронзительный вопль из коридора вспышкой прорвался сквозь монолитную стену вибрирующего
Внезапно полёт завершился. Одновременно с этим умолкли все звуки. Калейдоскоп разрушения остановился. Я заглянул в себя, пытаясь понять, состоялась моя гибель или нет, но ничего не увидел. Значит, мёртв. Но может ли мертвец прийти к заключению о собственной смерти? Если мертвец способен делать выводы, то чем он отличается от живого? А если я жив, то почему ничего не вижу, и где моё спокойствие? Наверное, я потерял его, когда рванул под кровать. Разве может покойник существовать без спокойствия? Выходит, всё-таки жив. Внутри ничего нет, но стоит взглянуть, есть ли что-нибудь снаружи.
Я обратил своё восприятие во внешний мир и поразился себе. Как могло мне показаться, будто снаружи всё стихло и остановилось? В действительности вокруг бушевало многогранное сложнопостановочное действо. Тут и там на черных курганах и зиккуратах, сложившихся из обломков госпиталя, облизывались языки пламени, били фонтаны воды, белели исковерканные тела, сверкали рубиновые, сапфировые и янтарные огни проблесковых маяков, ревели автомобильные двигатели, лаяли громкоговорители, неслись голые голоса безоружной боли, а в небе дулся кривобокий растущий месяц.
Удивительное дело, стоит только утвердиться во мнении, будто понимаешь, что происходит, и идёшь в верном направлении, как всё рушится. Матёрый врачище если и уцелел, то ему в ближайшее время точно будет не до моего лечения. Цепь событий прервана, я снова оказался в начале пути без малейшего понимания, куда двигаться. Если жизнь человека – это книга, которую он пишет, то писатель из меня прескверный. Больше смысла найдется в книге жизни барана, идущего из овчарни на луг и обратно, посыпая дорогу шоколадным драже из-под хвоста. Прости, отец, я безнадёжен. Наверное, я никогда не понимал значения твоих слов и, хуже того, никогда не пойму. Слова матери – хорошие парни не пьют коктейли – что она пыталась сказать? Прости, мать, я ничего не знаю. Вообще ничего, даже что такое шмонька. И, очевидно, не узнаю никогда. Почему я не дал принцессе оторвать мне голову? Зачем ускакал от безголового душителя? С какой стати тётка с собакой вытащили меня из сугроба? Всё бессмысленно, всё зря. Я не подхожу этому огромному внешнему миру. В нём слишком много всего, а во мне нет ничего, даже спокойствия.
Я оставил громкие суетливые руины госпиталя за спиной и, бесцельно изображая барана, идущего от овчарни к лугу, понёс себя прочь. Нестись прочь оказалось просто, потому что это занятие не подразумевало чего-то, к чему я должен, хочу или могу принестись в результате. Достаточно поочередно переставлять ноги, и всё получается само собой. При этом можно не пользоваться ни внешним, ни внутренним восприятием. Несусь и
Топая, куда глаза не глядят, плюя по сторонам, ни на чём не фокусируя внимание, я уступал барану только в том, что не оставлял за собой следа из подхвостного гороха. С выключенным оценочным восприятием мне было никак. Наверное, по отсутствующим ощущениям больше чем на барана я походил на мертвеца. Да и плевать, на баранов плевать и на мертвецов тоже.
– Стой! Стрелять буду! – я услышал голос и помимо своей воли распознал смысл слов, которые этот голос произнес. Выходит, не так уж силён мой навык отключать сенсоры и рецепторы. Ещё одно разочарование. Что ж, одним больше – плевать.
– А ну стоять, кому говорю, баран тупорылый! – выкрикнул голос, и я понял, что он обращается ко мне. По крайней мере, симуляция барана мне удалась.
– Живо упал мордой в землю, руки за голову и без глупостей!
– Это вы мне говорите? – уточнил я, фокусируясь на обладателе голоса. Раз внешнему миру ничего не стоит прорваться в моё восприятие, нет смысла его сдерживать.
– Я тебе щас харю отстрелю нахрен! Руки в гору и на землю! – прокричал молодой человек с напряженным алым лицом, перекошенным ртом, теснящимися в орбитах глазами и чёрным ружьём в контрастно белых судорожно сжатых пальцах.
– Недавно я пытался найти гору на местности, но отыскал её только внутри себя, а снаружи оказался сугроб, в котором я…
– Да ты сука издеваешься?! Какой нахрен сугроб?! В гроб щас отправишься! – из раскаленного до гранатового свечения рта летели шипящие брызги.
– Я должен был отправиться в гроб в результате героической гибели в бою. Но, раз уж и так все планы развалились, наверное, можно и без боя.
– Ты чо, больной? Ты чо, не врубаешься, что я тебя щас тупо грохну? – пылающий лоб молодого человека смялся морщинами, как будто он пытался решить в уме трудную математическую задачу.
– Я полагал, что вы меня застрелите из ружья, но грохнуть тупым тяжелым предметом – это тоже вполне надёжный вариант.
– Дебил тупой, – лицо молодого человека постепенно теряло градусы, пальцы, стискивающие оружие, чуть расслабились. – Тут война, понимаешь, а ты ходишь-бродишь, бред дикий несёшь. На такого психа пулю тратить жалко. Давай, разворачивайся и вали туда, откуда пришёл.
– Не могу. Я потерялся. Того места, откуда я пришёл, уже не найти. Поэтому, если вы меня не будете убивать, я лучше пойду дальше.
– Хрена с два ты у меня пойдёшь дальше, дурилка картонная. Дальше – наши позиции. Думаешь, я тут по приколу околачиваюсь?
– Не думаю.
– И правильно делаешь. Я тут в дозоре, слежу, чтобы ни один урод к нашим позициям не пробрался, – лицо молодого человека остыло до сосично-розовых тонов, рот перестал брызгать и коситься, а глаза – выпучиваться из орбит.
– Я, конечно, не очень красив, но и уродств во мне нет. Если я не урод, то, возможно, ваши позиции одновременно и мои тоже?