Хорошие парни не пьют коктейли
Шрифт:
– Совершенно верно, мы высоко в горах, – обернувшись, я увидел за своей спиной большую собаку с бело-коричневым окрасом шерсти и серьёзной вислощёкой мордой.
– Это ты? – спросил я. – Тот самый пёс, свистящий на горе?
– Да, – пёс поднял лапу и дотронулся ею до своего ошейника, на котором висел оранжевый пластмассовый свисток.
– Зачем тебе понадобилось забираться сюда, да к тому же ещё свистеть?
– Это моя работа, – пёс опустил массивные брови, и его морда обрела еще более серьёзный и вместе с тем удручённый вид. – Я – собака-спасатель. Отыскиваю беспечных дурней, которые попёрлись в горы, чтобы прокатиться на лыжах и наделать красивеньких фотографий, но оказались под снегами сошедшей лавины или на дне ущелья со сломанными ногами и лыжами. Когда мне удается найти потерпевшего любителя острых ощущений, я дую в свисток.
– Мне сказали, что ты знаком с моей матерью. Ты знаешь, где она?
– Если твоя мать не человек-спасатель и действительно знакома со мной, то она либо в больнице, либо на кладбище – с другими людьми я в силу профессиональной специфики не контактирую.
– А как же я? Я не спасатель, не в больнице и не на кладбище, а ты со мной общаешься. Более того – ты позвал меня, ведь именно на твой свист я пришёл.
– Я тебя не позвал, – пёс покачал тяжёлыми щеками. – Я тебя отыскал, дурень, и позвал на помощь людей. А уж куда ты попадешь раньше – в больничную палату или в морг – это как повезёт.
Небо над головой, где только что были синь да солнце, потемнело от грозных серо-чёрных туч. Воздух стал стремительно терять прозрачность, наполняясь колкими ледяными крупинками. Через миг всё утонуло в снежном мельтешении, но сквозь пелену бурана я все ещё мог различить силуэт пса.
– Погоди! – закричал я, силясь переорать завывающий ветер. – Ты точно должен знать, где моя мать! Пёс, свисток, гора – все приметы, о которых мне говорили! Это не может быть совпадением!
– А что пёс окажется говорящим – о такой примете тебе тоже говорили? – собака разразилась хохочущим лаем и исчезла в бушующем буране. Говорящая собака – это довольно странно, и о таком мне действительно никто не говорил. Поверил бы я в такую примету? Не успев додумать эту мысль, я тоже исчез.
Вновь собираться в осмысленный и чувствительный организм оказалось мучительно неприятно. От ударившего по глазам света внутренности судорожно напряглись и затвердели как огромный мозолистый кулак. Запахи плавили глаза так, что в черепной коробке всё пришло в вязкое движение и с мрачной неспешностью завертелось болезненно тяжелой воронкой омута. С трудом сфокусировав внимание, я определил, что лежу на кровати, чьи подушка, матрас и одеяло статичными жерновами давят, плющат, перемалывают и истирают моё тело в горячую страдающую пыль. Беря пример с постельных жерновов, мои зубы заскрежетали, перемалывая боль в утробные стоны, высыпающиеся изо рта при каждом выдохе.
– О, смотрите, кто у нас тут очнулся, – льющийся в глаза свет немного унялся, перебитый склонившейся надо мной фигурой. Раздираемый десятком отвратительнейших переживаний, я не стал углубляться в оценку возникшего образа, отметив лишь его принадлежность к людям и наличие головы.
– Любитель прохлаждаться, – продолжила фигура с бодростью и жизнерадостностью, никак не сочетающимися с моими ощущениями, и от того кажущимися нелепыми и обидными. – Это ведь тебя в сугробе нашли, а? Да тебя, тебя, можешь не отвечать. Тётка собаку выгуливала. Та тебя учуяла – собака, а не тётка – снег лапами разгребла, ну а тётка – добрая душа – позвонила куда надо. Несмотря на старания собаки и тётки, я, признаться, думал, что в реанимации ты надолго не задержишься – отправишься дальше прохлаждаться, только на сей раз не в сугроб, а в индивидуальную морозильную камеру. Да что ты стонешь-то так натужно? У тебя сегодня, можно сказать, внеплановый день рождения приключился, а ты ни малейшей радости не выказываешь. Я тебя, понимаешь, с того света вытащил, а благодарности – ноль на массу. Может, ты меня оскорбить хочешь, а? Хочешь пренебрежением к своей жизни и к моему труду показать, что я зря старался? Что мы – врачи – ерундой никому не нужной занимаемся? Намекаешь, что лучше бы мне было окончить девять классов, да в бизнес пойти? Был бы я сейчас уважаемым бандитом, потягивал бы коктейли на борту собственной яхты в компании с парочкой неприлично молодых, но впечатляюще опытных и невероятно инициативных ман… скажем, манекенщиц. Я в Новый Год дал клятву – сам себе дал – не сквернословить. Человеку, старичок, надо как-то над собой расти, развиваться, становиться лучше – в позапрошлом году я пить бросил, в прошлом – курить, а в этом, ну, ты понял. Или не понял?
– Я… не… знаю, – эти три коротких слова дались мне так, будто я вытягивал их из своего кишечника с помощью рыболовного крючка.
– Зато, старичок, я прекрасно знаю.
– Я… не… – я оглядел себя в поисках места, откуда можно было бы зачерпнуть ресурс для произнесения третьего слова, но не обнаружил ничего подходящего.
– Упорствуешь? – голос, проникающий сквозь все ткани тела и сознания, лучился жаркой солнечной весёлостью. – Неужели так трудно поверить, что ты тут не самый умный? Ладно ещё будь я зелёным нестрелянным докторишкой, тогда, может, твои потуги не выглядели бы такими смешными и безнадёжными. Но я – матёрый врачище. Через мои руки, уж не сомневайся, целый батальон таких горе-бойцов прошел. Расчёт у вас всех один и тот же – задницу свою в сугробе отморозить, лишь бы стране – Родине своей – долг не отдавать. Меня от подобного трусливого нигилизма с души воротит, ну да что поделать, работа такая – не только людей, но и мразь отпетую выхаживать приходится. Вот вылечу тебя, и никуда не денешься – пулей в бой полетишь. Может даже погибнешь героически, чем чёрт ни шутит. А сейчас уж ладно, отдыхай, пока задница отмороженная заживает.
Голос стих, и за это действие я испытал к нему всеобъемлющее чувство благодарности, настолько бездонное и бескрайнее, что мои расплавленные глаза увлажнились слезами, мучительно ползущая воронка пустых мыслей замерла, и я смог выскользнуть из клыков капкана телесного восприятия. В ласковой обволакивающей черноте невосприимчивости мне размышлялось плавно и совершенно безусильно.
Пёс, свистящий на горе, – нашёл я его или всё-таки нет? Пса я точно видел и слышал. При этом нет сомнений в том, что пёс был фантомом, плодом моего внутреннего восприятия. Но может ли статься, что подобный пёс существует и за пределами умозрительного – в физическом окружающем мире? Две собаки, свистящие на горе – это очень много. Поэтому, скорее всего, второго такого пса не существует. Стало быть, с большой долей вероятности, я нашел именно то, что искал. Тот факт, что наша встреча состоялась внутри меня, а не снаружи, не умаляет ценность этой встречи. Хорошо, с этим разобрались. Хватит с меня собак.
Что дальше? Я получил следующие указатели – моя мать либо жива и находится в больнице, либо мертва и похоронена на кладбище. Вернувшись к многословной речи матёрого врачищи, я выудил из неё основное – сейчас я жив и нахожусь в больнице, а потом отправлюсь умирать в бою и, надо думать, буду похоронен. Выходит, всё складывается наилучшим образом, и где бы мать ни оказалась, у нас нет шансов разминуться. Если, конечно, мы прямо сейчас не… разминываемся. Хм, существует ли такое слово – разминываемся? Разминуться – странный глагол. С прошлым у него всё в порядке – «разминулись», к будущему тоже претензий нет – «разминёмся», а вот с настоящим временем никакой ясности, есть ли оно вообще.
Ладно, в конце концов, наивно было бы рассчитывать, что всё в этом мире поддается постижению. Например, откуда взялся сугроб, в котором я, если верить матёрому врачище, отморозил задницу? Когда принцесса отправила меня выбросить мусор, сугробов не было. Не было их ни тогда, когда я отплёвывался от кровососущих мыслей, ни когда расставался с безголовым человеком, жаждущим полтишков. Видимо, есть правила и законы, по которым всё появляется именно там, где появляется, и тогда, когда появляется. Так появился сугроб, и я в нём появился за тем, чтобы потом появиться в больнице. Это может казаться мне вмешательством руки судьбы, а в действительности быть простой и объективной закономерностью физической природы. Если бы едкая хлористая кислота и не менее смертоносная натриевая щёлочь умели ощущать и осмыслять, возможно, они бы считали чудом и провидением, что их союз даёт безобидную поваренную соль.