Хороший немец
Шрифт:
— Ох, — непроизвольно выдохнула она, и он погрузил палец глубже, все еще слегка двигая им туда и обратно, пока тот достаточно не намок, затем ввел глубже, раздвинув губы, и, наконец, скользнул вглубь ее, ощутив жар ее плоти. Остановился, чтобы она перевела дыхание, но Лина положила свою руку на его, призывая продолжать, и он снова задвигал пальцем, задерживаясь наверху, чтобы покружить вокруг ее клитора, и потом опять вниз. Губы раскрывались все шире и шире, пока от покачиваний на его пальце она окончательно не открылась и не намокла. Повернувшись, она снова раскрыла ему навстречу
Не торопись. Опершись на руки, он навис над ней, и она ввела его внутрь. Джейк почувствовал, как стенки лона раздвинулись, и усилием воли заставил себя сдержаться и войти медленно, постепенно, чтобы она пустила глубже. Когда их тела встретились, полностью проникнув друг в друга, она обняла его, прижав его голову к своей, и на мгновение они замерли, вслушиваясь в дыхание друг друга. Затем слабое движение, настолько незаметное, что оно, казалось, неспособно было вызвать пронзившее его ощущение. Но теперь он решил продлить его, не уступать, потому что хотел, чтобы они были вместе. Медленно, как танцор, разучивающий па, не ускоряясь, даже когда услышал ее у своего уха — участившееся, почти судорожное дыхание. Подолгу внутрь и подолгу наружу, не спеша, как бы поддразнивая. Потом короткие, равномерные движения внутри, одно за другим, настолько глубокие, что они слились в одно целое. И вдруг почувствовал, как она забилась под ним, вскрикнула, не дожидаясь его, он понял, что она кончает, впившись пальцами в его спину. На мгновение, убеждаясь, он замер. Она отвернула голову в сторону и сжала его член безошибочным спазмом своего лона.
Повернув голову, она поцеловала его, все еще тяжело дыша. Глаза широко раскрыты. Я тебя вижу. И, целуя ее, он снова начал двигаться, все так же медленно — теперь уже торопиться было некуда, они были там, и он понял, что они уже никогда не остановятся, страсть от них не уйдет, только не надо торопиться и упускать чувство. Дальше. Она держала его лицо в своих руках и целовала. Его тело все еще нависало над ней. Он почувствовал, что она задвигалась под ним быстрее, подгоняя его, даже снова увлажняясь.
— Все хорошо, — говорила она, — все хорошо, — почти рыдая, но улыбаясь, позволяя ему насладиться самому. Но он уже получил все, что хотел, — близость, они вместе, — и он продолжал двигаться в том же темпе, даже не замечая, что его член так набух кровью, что готов взорваться. Лишь продолжал двигаться. Бесконечно долго. Он почувствовал ее ладони на ягодицах, она сжала их, проталкивая его глубже, потому что двигалась тоже, — этого он, ритмично покачиваясь, не ожидал и теперь был вынужден сбавить темп, услышав тихие вскрики, почувствовал, как она сжала его в себе, ощущения перестали быть отдельными, охватив их обоих. И когда она, содрогаясь, опять стала кончать, он тоже кончил и понял, что все его прежние желания были ничем. Вот что было всем, даже когда прошло.
Он не помнил, как
— Не плачь, — сказал он, коснувшись ее.
— Я не плачу. Я не знаю, что со мной. Нервы.
— Нервы.
— Так долго…
Он погладил ее плечо, чувствуя, как дрожь утихает.
— Я люблю тебя. Ты знаешь об этом?
Она кивнула, вытирая глаза.
— Я не знаю, почему. Я делаю такие страшные вещи. Как ты можешь любить человека, который делает страшные вещи?
Детский лепет. Он погладил ее по плечу.
— Ты, должно быть, шутишь, — мягко сказал он.
— Какие шутки. Сам же говоришь, я никогда не шучу.
— Ну тогда не знаю.
Она слегка улыбнулась, потом шмыгнула носом.
— Носовой платок есть?
— В брюках.
Он смотрел, как она медленно встала, подошла к куче одежды, нашла платок и тихо высморкалась. Тело все еще в красных пятнах, метках любви. Постояв так с минуту и дав ему полюбоваться на себя, она подняла брюки.
— Хочешь сигарету? Раньше ты всегда после этого курил.
— Я оставил сигареты внизу. Не бери в голову. Иди сюда.
Она свернулась рядом, положив голову ему на грудь.
— Ты не заметила, что мы не задернули шторы.
— Нет, не заметила, — сказал она, и даже не пошевелилась, чтобы прикрыться или натянуть на себя покрывало.
— А почему ты…
— Когда я увидела тебя перед этим, — сказал она легко. — Он был такой беленький. Как мальчик.
— Мальчик.
— Мой любимый, — сказала она, положив руку ему на грудь. — Я подумала, что знаю его. Знаю его. Моего любимого.
— Ага.
— Может, я опять это почувствую. — Она повернулась и посмотрела на него. — Как я тебе отдавалась.
Ее слова пронзили его — блаженство настолько полное, что ему хотелось просто вот так лежать, держать ее в объятиях и слушать дождь.
— Раньше это меня пугало, — сказал она. — Как мне с тобой становилось. Я думала, так нельзя. Хотела нормальной жизни. Быть хорошей женой. Я была создана для этого.
— Нет, — ответил он, гладя ее, — для этого.
— А теперь вся та жизнь ушла. И больше не имеет никакого значения. — Откинувшись на подушку, она спокойно осматривала комнату поверх его груди. — Что теперь будет? — сказала она.
— Мы уедем в Америку.
— Там что, так любят немцев?
— Война закончилась.
— Для нас — вряд ли. Даже здесь американцы смотрят на нас… И каждый думает, что ты делал?
— Не обращай внимания. Тогда в другое место, где нас никто не знает. В Африку, — сказал он в шутку.
— В Африку. А чем ты там будешь заниматься?
— Вот этим. Днями напролет. А если будет жарко, мы закроем ставни.
— Этим мы можем заниматься где угодно.
— А это идея, — сказал он, притянул ее к себе и стал целовать.
Она приподнялась над ним, волосы упали ему на лицо.
— Где-нибудь в новом месте, — сказала она.
— Правильно. — Он провел рукой по ее попке. — И без всяких страшных вещей.
Ее лицо омрачилось, она отвернулась и уставилась в стенку.