Хорошо подготовленный разум

Khali Lady

Глава 1 г

Всего три страницы прочитал, а уже мои худшие опасения подтвердились. Может ли кто-то магической Британии сделать нечто подобное или нет, я не уверен; но опытный Легилимент способен изменить воспоминания настолько, что может добавить в них свои собственные мысли, эмоции и даже оставить отпечаток индивидуальности в чужом разуме. В книге имелись многочисленные примеры этого. К шестой страницe я узнал, почему Министерство запретило эту книгу. Эксперт по Окклюменции может полностью сопротивляться Веритасеруму, бороться с Империусом, с которым я и так справился, но подозреваю, что только благодаря своей магической силе

и упрямству. Окклюменция даже предоставляла ограниченную защиту от дементоров. Это недвусмысленно намекает на то, что если бы Сириус владел Окклюменцией до своего заключения, он был бы более здравомыслящим, чем сейчас.

Короче говоря, Окклюменция была умственной дисциплиной для параноидальных психов, которые верили, что весь мир хочет добраться до их разума, или, по меньшей мере, контролировать их. Моуди, вероятно, скажет, что это никакая не паранойя, если они на самом деле могут добраться до вас. Я был полностью согласен с ним.

В соответствии с заметками Моуди, я взялся за первое упражнение, которое может показать, насколько коварной в действительности является Легилименция. Я достал стопку пергамента и чернила из своего сундука и начал перечислять главные события из своей жизни. По правде говоря, сначала, нужна была информация, которая может быть легкодоступной для любого легилимента, затем на эту основу добавлялись все детали и, используя дедукцию, определялся её порядок. Так как я не собирался просить помощи у Дамблдора в определении тех воспоминаний, которых, подозреваю, в мою память внедрил он, я записал все, что смог. Часто работал в обратном порядке, отталкиваясь от крупных инцидентов. В то же время я пытался определить, какая часть воспоминаний о Гермионе, Роне, или обо мне могла быть широко известна. Не спросив их об этом, я не мог быть уверенным в некоторых вещах. Например, мы уже на втором курсе "догадались", что монстр Слизерина был василиском до того, как это "поняли" учителя, и всё это было очень подозрительно.

Записывая некоторые примечания о времени, проведенном с Дурслями, я понимаю, что у меня до сих пор не было воспоминаний о том, как я открывал дверцу чулана магией, а "левая" еда была ограничена лишь тем, что я мог стянуть с плиты или из мусорки. Но согласно моими по-новому организованными воспоминаниями, в детстве я воровал буханки хлеба, вареные яйца, фрукты, даже шоколад. Когда мне было четыре года, дядя Вернон скрутив мне руку, случайно сломал её. Тогда я разбил все окна в доме. До сегодняшнего дня ничего из этого я не помнил.

Обливиэйт? Я сверился с содержанием и открыл книгу на шестой главе. После просмотра информации по нему, я понял, что в моих воспоминаниях нет пробелов. Расстроенный, я чуть не захлопнул книгу, но в конце главы мне попалась на глаза короткая заметка.

Хотя подавление памяти используется очень редко, оно, несомненно, относится к Легилименции, но требует более тонкого воздействия на разум, чем заклинание Обливиэйт. Вместо того, чтобы стирать воспоминания, Подавление убеждает подсознание жертвы, что то или иное воспоминание маловажно, обеспечивая тем самым меньший акцент на данном воспоминании. Со временем, это воспоминание теряет свое влияние на жизнь субъекта. Поскольку Подавление памяти можно преодолеть магической силой субъекта, если он обладает достаточной магической силой и знаниями, оно не пользуется популярностью у легилиментов.

«Маловажно» характеризирует мои чувства наиболее точно. Воспоминания и чувства оставались маловажными, пока они вдруг перестали быть таковыми — похоже на внезапное переключение светофора в моей голове.

Моя рука дрогнула, разбрызгав чернила по простыни.

Дамблдор

действительно это сделал.

Но зачем ему понадобилось заставлять меня считать незначительным кражу еды? Кража не была частью моей личности. "Нет, но я украл, чтобы выжить", прошептал я.

Перед Хогвартсом мои детские привычки настолько въелись в меня, что стали неотъемлемой частью моей личности. Украсть яблоко из тележки для ланча, недоеденный сандвич, выброшенный другим студентом. Карандаш Пирса, упавший на пол, порой таинственно исчезал, прежде чем он успевал спохватиться его. Каждая маленькая ложь, которую я говорил моим учителям и классным товарищам, чтобы они не знали правду о моей жизни в семье Дурслей. Миллионы мелочей, которые в сумме составляли мой психологический портрет, говорили о том, что я был хитрым и изворотливым ребенком, который никогда не упустит своей выгоды. Даже после того, как я поступил в Хогвартс, я отходил от обеденного стола с наполовину забитыми едой карманами, но потом эта изворотливость ушла.

Почему?

Трясущимися руками я отметил изменения в своей личности на отдельном листе пергамента и начал искать другие. По мере того, как я продолжал изучение своей жизни, всё больше и больше вопросов неожиданно всплывало. Я вспомнил, как тетя Петуния заставляла меня следить за беконом, но я думал, что не делал этого, пока мне не исполнилось десять. Теперь я вспомнил себя, стоящего у плиты. Мне, должно быть, было пять, может шесть.

Дуэль с Малфоем в наш первый год в Хогвартсе была почти идентична той, в которую меня втянул Дадли, когда нам было восемь лет. И все это хранилось в тёмной части моей памяти. Если бы я тогда не был одержим дуэлью с Малфоем, и использовал свою голову по прямому назначению, как делал это до Хогвартса, я бы увидел его уловку насквозь.

Начиная дышать глубоко, я погружался обратно в своё сознание. «Хогвартс!» — подумал я про себя.

«Начни с Хогвартса и продвигайся вперед. Сосредоточься на выживании сейчас. Досмотришь события раннего детства позже.» — прошептал я про себя.

Когда я поступил в Хогвартс, Малфой был гриффиндорцем больше, чем я. Итак, почему, два месяца спустя я прыгнул на спину тролля и воткнул свою палочку ему в нос? Гермиона мой друг. Я бы сделал почти всё для неё сейчас, но тогда она была надоедливой маленькой шмакодявкой, а Гарри Поттер не подставлялся ни для кого.

Настоящий Гарри Поттер держался бы в середине группы, которая возвращалась обратно в гостиную, чтобы в случае чего тролль съел бы кого-нибудь другого, не его. В лучшем случае, он сказал бы префекту, что Гермиона пропала, но более вероятно, промолчал бы. Конечно, он смеялся над ней, когда она убежала от них, но тем, кто обидел её, был Рон. Ее смерть была бы на совести Рона, а не Гарри.

Настоящий Гарри Поттер, тот мальчик, которого Вернон запер в чулане на целый месяц после того, как он отпустил боа-констриктора на свободу, с легкостью позволил бы Гермионе умереть в этой туалетной комнате. Я сомневаюсь, что он испытывал бы угрызения совести из-за этого.

Это напугало меня. И потому, что я был немного холодным тогда, и потому, что моя личность изменилась так кардинально всего за одну ночь.

Когда я начал делать упражнения, подозревал, что смогу найти одно или два действия, которые не были бы полностью моими собственными; или прийти к выводу, исходя из неизвестных мне тогда знаний. Например, почему мне вдруг стало интересно, была ли Миртл студенткой, убитой василиском? Она не была единственной студенткой умершей за время учёбы в Хогвартсе, так почему же именно она меня тогда заинтересовала?