Хосе Марти. Хроника жизни повстанца
Шрифт:
Так думал Марти в октябре 1884 года. Да, Гомес оставался только генералом. Это было и много и мало. С приходом Гомеса дело революции, бесспорно, быстрее двинулось с места. Но куда?
Марти все больше опасался, что если движение будет и дальше развиваться в соответствии с приказами генерала, на Кубе может возникнуть военная диктатура.
Эти опасения, сомнения и раздумья неминуемо должны были толкнуть Марти на откровенный разговор с Гомесом. И разговор состоялся утром 18 октября в салоне отеля мадам Гриффо.
Мы не знаем его. точного содержания. Но мы знаем, что многолетняя вера Марти
«Уважаемый генерал и друг!
В субботу утром я вышел из вашего дома в состоянии столь удрученном, что решил подождать дня два и дать своим чувствам успокоиться. Я хотел, чтобы решение, продиктованное мне впечатлениями не только от последней нашей встречи, но и от предыдущих разговоров с вами, было плодом зрелых размышлений, а не результатом мимолетной обиды или излишней горячности в защите священных для меня идеалов.
Есть нечто, стоящее выше всякой симпатии, которую вы внушаете мне, как человек, и даже выше всех доводов рассудка, подтверждающих своевременность вашего начинания, — я полон твердой решимости не позволить страстной приверженности к идее, в которой заключена вся моя жизнь, увлечь меня на неверный путь. Я не окажу ни малейшего содействия делу, начатому с целью установить на моей родине режим диктатуры личности, еще более позорный и пагубный для моей страны, чем политическое бесправие, от которого она страдает сейчас. Кто мы, генерал? Героические и скромные служители великой идеи, окрыляющей наши сердца, верные друзья страждущего народа или дерзкие и удачливые каудильо, которые, натянув сапоги со шпорами и взяв хлыст в руки, намерены поднять народ на войну, чтобы впоследствии поработить его? Даже руководствуясь самыми искренними побуждениями, можно впасть в очень серьезные ошибки.
Я стою за войну, начатую во исполнение воли страны, в братском союзе со всеми основными силами народа. Я пришел к вам, полагая, что именно такую войну вы намерены возглавить. Такой войне я отдам всю душу, ибо она спасет мой народ. Но из разговоров с вами я понял, что имеется в виду совсем иное.
Разве могу я, генерал, с этой тревогой и этими сомнениями в душе выполнять поручения, привлекать новых сторонников, убеждать тех, которые мне уже верят, вести переговоры с людьми выдающимися, руководить людьми?
Не обижайтесь на меня, генерал, за то, что я изложил вам свои доводы. Я считаю вас человеком благородным и хочу заставить вас призадуматься. Вы можете стать великим человеком, но можете и не стать им. Подлинное величие — в уважении к народу.
Мне кажется, что вас, человека, исполненного достоинства, я люблю. Но той войне, которую в настоящий момент вы собираетесь начать, я говорю — нет!
Остаюсь уважающий вас и готовый к услугам
Хосе Марти».
Глава VII
УЧИТЕЛЬ
ЧТО ЗАСТАВЛЯЕТ БЫТЬ СИЛЬНЫМ
«Этот человек оскорбляет меня. Если бы всем была известна глубина
Отношения были разорваны, в Нью-Йорке и Кайо-Уэсо сочли Марти дезертиром, и он оказался в одиночестве.
Он и сам понимал всю двусмысленность своего положения. Желая родине счастья, он вышел из уже марширующих рядов. И порой в тишине бруклинской квартиры его охватывал ужас, рожденный кажущейся бесполезностью своего существования. Он писал: «Привыкшая к перу рука болит от желания взять оружие более сильное и во имя цели более мужественной и трудной. Горечь моей земли входит в мою душу и сводит меня с ума…»
В декабре пришли вести о судьбе Боначеа. Генерал не захотел вступить в отряды Гомеса и отправился на Кубу сам, во главе дюжины отчаянных юнцов. Неподалеку от Мансанильо испанцы захватили всю группу в плен и расстреляли.
Неудача этой экспедиции лишь подтверждала мнение Марти о необходимости всесторонней подготовки восстания. Но Марти не мог аналитически сухо подходить к судьбам людей. Он сидел над развернутым газетным листом и вспоминал, что Боначеа сложил оружие последним из всех ветеранов Десятилетней войны. Разве не он заявил, что санхонская сделка «вредна для интересов страны»? Он был очень смел, этот Боначеа.
Тянулась мрачная зима, и Марти казалось, что у него никогда не было столь тяжелых дней. После разрыва с Гомесом удовлетворение приносила только журналистика, и, отправляя статью в Буэнос-Айрес или Боготу, он по-прежнему чувствовал себя бойцом.
«Президентская гонка» 1887 года кончилась поражением Джеймса Блейна, воинственного и ненавистного ему политикана. В Белый дом пришел демократ Кливленд, обещавший отменить протекционистские тарифы, покончить с коррупцией и стремлениями к внешней экспансии. Кливленд получил на выборах голоса мелкой городской буржуазии и фермеров, и Марти с удовольствием написал о нем в «Ла Насьон».
А тем временем продолжала сказываться разобщенность патриотов.
В мае генерал Лимбиано Санчес и молодой член нью-йоркского клуба «Индепендьентес» Панчин Барона Торнет с горсткой нетерпеливых инсургентов высадились на востоке Кубы. Но один из членов отряда оказался переодетым испанским шпиком. Он предупредил береговую охрану и, едва началась схватка, выстрелил Лимбиано Санчесу в спину.
Как и при высадке Боначеа, все было кончено очень быстро. Остров не знал о десанте, не ждал его. Даже окрестные гуахиро остались в стороне — мало ли в кого могут стрелять испанцы!
Кубинские колонии в Нью-Йорке и Флориде снова надели траур. Санчес и Боначеа ошибались, торопились, рисковали, но — во имя Кубы. И великая цель заслоняла в глазах эмигрантов личные цели неудачников. Нападки на Марти усилились. В газетах Кайо-Уэсо его даже называли трусом.
И Марти решил ответить.
25 июня 1885 года зал «Кларенден-холла» заполнили эмигранты. Белый как бумага Марти попросил собравшихся сформулировать обвинения. Никто не вышел к трибуне, и только выкрики из рядов говорили о недоброжелательности аудитории. Марти начал речь. Зал стих не сразу, но, стихнув, слушал: