Хождение по мукам (книга 2)
Шрифт:
Комиссар Соколовский и Телегин с обвязанной головой поднялись на крыльцо кирпичного двухэтажного дома - станичного управления, стоявшего, по обычаю, напротив собора на немощеной площади, где в прежнее время бывали ярмарки. Сейчас лавки стояли заколоченными, окна выбиты, заборы растащены. В соборе помещался лазарет, на церковном дворе трепалось на веревках солдатское тряпье.
В станичном управлении, где помещался штаб главкома Сорокина, в прихожей, забросанной окурками и бумажками, сбоку лестницы, ведущей наверх, сидел на венском стуле красноармеец, держа
– Нам нужно к товарищу Сорокину... Куда пройти?
Боец открыл глаза, мутноватые от сонной скуки. Нос у него был мягкий, несерьезный. Он посмотрел на Соколовского - на лицо, на одежду, на сапоги, потом так же - на Телегина. Комиссар нетерпеливо придвинулся к нему.
– Я вас спрашиваю, товарищ... Нам по чрезвычайному делу - видеть главкома.
– А с часовым не полагается разговаривать, - сказал вихрастый.
– Фу-ты, черт. Это всегда в штабах такая сволочь - формалисты! крикнул Соколовский.– Я требую, чтобы вы ответили, товарищ: дома Сорокин или нет?
– Ничего не известно...
– А где начальник штаба? В канцелярии?
– Ну, в канцелярии.
Соколовский дернул Ивана Ильича за рукав, кинулся было на лестницу. Тогда часовой сделал падающее движение, но остался сидеть на стуле, только выпростал из-за ног винтовку:
– Вы куда же идете?
– То есть, как - куда?– к начштабу.
– А пропуск имеется?
У комиссара даже пена выступила на губах, когда он начал объяснять часовому, по какому делу они примчались на дрезине. Тот слушал, глядя на пулемет, стоявший перед входом, на декреты, приказы, извещения, которыми сплошь были залеплены стены в прихожей. Замотал головой.
– Надо понимать, товарищ, а еще вы сознательный, - сказал он с тоской.– Есть пропуск - иди, нет пропуска - беспощадно буду стрелять.
Приходилось подчиниться, хотя пропуска выдавали где-то на другом краю площади и присутствие, наверное, было заперто, комендант ушел, - скажут до завтра. Соколовский сразу даже как-то устал... В это время с площади в дверь кинулась, бухая сапогами, низенькая фигура в разодранной до пупа рубашке, крикнула:
– Митька, мыло выдают...
Часового как ветром сдунуло со стула. Он выскочил на крыльцо. Соколовский и Телегин беспрепятственно поднялись во второй этаж и, - после того как припухлоглазые хорошенькие гражданочки, в шелковых кофточках, посылали их то направо, то налево, - нашли наконец комнату начштаба.
Там, с ногами на ободранном диване, лежал щегольски одетый военный, рассматривая ногти. С крайней вежливостью и вдумчиво-пролетарским обхождением, через каждое слово поминая "товарищ" (причем "товарищ" звучало у него совсем как "граф Соколовский", "князь Телегин"), он расспросило сути дела, извинился и вышел, поскрипывая желтыми, до колена шнурованными башмаками. За стеной начался шепот, хлопнула вдалеке
Соколовский горящими глазами глядел на Телегина:
– Ты понимаешь что-нибудь? Куда мы приехали? Ведь это что же, - белый штаб?
Он поднял худые плечи - и так и остался натопорщенным от крайнего изумления. Опять за стеной зашептали. Дверь широко распахнулась, и вошел начальник штаба, средних лет, плотный, с большим лысым лбом, нахмуренный человек, в грубой солдатской рубашке, подпоясанный по большому животу кавказским ремешком. Он пристально, бегло взглянул на Телегина, кивнул Соколовскому и сел за стол, привычным движением положив перед собой волосатые руки. Лоб его был влажен, как у человека, который только что хорошо поел и выпил. Почувствовав, что его рассматривают, он жестче нахмурил одутловатое красивое лицо.
– Дежурный мне передал, что вы, товарищи, прибыли по срочному делу, сказал он важно и холодно.– Меня удивило, почему командир полка или вы, товарищ комиссар, не воспользовались прямым проводом...
– Я три раза пытался соединиться.– Соколовский вскочил и вытащил из кармана телеграфную ленту, протянул ее начштабу.– Как мы можем спокойно ждать, когда погибают товарищи... От штаба армии распоряжений нет... Нас умоляют о помощи... Полк "Пролетарской свободы" гибнет, при нем обоз в две тысячи беженцев...
Начштаба мельком взглянул на ленту и бросил ее, - она запуталась о массивную чернильницу.
– О том, что сейчас идут бои в расположении полка "Пролетарской свободы", нам, товарищи, известно... Хвалю ваше усердие, ваш революционный пыл. (Он как бы подыскивал слова.) Но впредь я просил бы не развивать паники... Тем более что операции противника носят случайный характер... Словом, все меры приняты, вы можете спокойно вернуться к вашим обязанностям.
Он поднял голову. Взгляд был строг и ясен. Телегин, понимая, что разговор окончен, поднялся. Соколовский сидел, точно его пришибли.
– Я не могу вернуться в полк с таким ответом, - проговорил он. Сегодня же бойцы сбегутся на митинг, сегодня же полк самовольно выступит на помощь "пролетарцам"... Предупреждаю, товарищ, что на митинге я буду говорить за выступление...
Начштаба начал багроветь, - голый огромный лоб его заблестел. Шумно откинув кресло, он встал в наполовину свалившихся солдатских штанах, засунул руки за пояс:
– И вы ответите перед ревтрибуналом армии, товарищ! Не забывайте, у нас не семнадцатый год!
– Не запугаете, товарищ!
– Молчать!
В это время дверь быстро распахнулась, и вошел высокий, необыкновенно стройный человек в синей черкеске тонкого сукна. Мрачное красивое лицо его, с темными волосами, падающими на лоб, с висячими усами, было нежно-розового цвета, какой бывает у запойно пьющих и у жестоких людей. Губы его были влажны и красны, черные глаза расширены. Размахивая левым рукавом черкески, он вплоть подошел к Соколовскому и Телегину, взглянув им в глаза диким взглядом. Повернулся к начштабу. Ноздри его гневно вздрогнули: