Хождение по мукам (книга 2)
Шрифт:
Бунт начался в Пензе, где совдеп выслал навстречу четырнадцати тысячам чехов пятьсот красногвардейцев. Они повели наступление на железнодорожную станцию и были почти все перебиты. Чехи вывезли из Пензы печатный станок Экспедиции заготовления государственных бумаг, в большом бою разбили красных под Безенчуком и Липягами и заняли Самару.
Так образовался новый фронт гражданской войны, быстро" охвативший огромное пространство Волги, Урала и Сибири.
Доктор Дмитрий Степанович Булавин лежал животом в раскрытом окне и слушал глухие раскаты артиллерийской стрельбы.
Направо, куда глядел доктор, на площади торчал деревянный с выцветшими лохмотьями, обелиск, прикрывавший памятник Александру Второму; сбоку стояла пушка; кучка обывателей ворочала булыжники, что-то копала, явно бессмысленное. Тут были и протоиерей Словохотов, и краса и гордость самарской интеллигенции нотариус Мишин, и владелец гастрономического магазина Романов, и бывший член земской управы Страмбов, и когда-то большой барин, седой красавец, помещик Куроедов. Все - клиенты Дмитрия Степановича, партнеры в винт... Красноармеец, поставив винтовку между ног, курил, сидя на тумбе.
Пушки за рекой Самаркой ухали. Тихо позванивали оконные стекла. От этих звуков доктор ехидно кривил рот, фыркал ноздрей в седые усы. Пульс у него был - сто пять. Значит, жила еще в нем старая общественная закваска. Но большим проявлять свои чувства было пока опасно. Как раз напротив, на той стороне улицы, на досках, прикрывавших забитое зеркальное окно ювелирного магазина Ледера, бельмом белел приказ ревкома, грозивший расстрелом контрреволюционным элементам.
На пустынной улице показалась странная фигура испуганного человека, в шляпе "здравствуйте-прощайте" из кокосовой мочалки и в чесучовом пиджаке довоенной постройки. Человек крался вдоль стены и, поминутно озираясь, подпрыгивал, как будто над ухом его стреляли. Мочального цвета волосы его висели до плеч, рыжеватая борода казалась приклеенной к очень бледному длинному лицу.
Это был Говядин, земский статистик, некогда безуспешно пытавшийся пробудить в Даше "красивого зверя". Он шел к Дмитрию Степановичу, и дело, видимо, было настолько серьезно, что он пересиливал страх пустой улицы и уханье орудийных взрывов.
Увидев доктора в окошке, Говядин отчаянно взмахнул рукой, что должно было означать: "Ради бога, не глядите, за мной следят". Оглядываясь, прижался к стене под объявлением ревкома, затем кинулся через улицу и скрылся под воротами. Через минуту он постучал в докторскую квартиру с черного хода.
– Ради бога, закройте окно, за нами следят, - громко прошептал Говядин, входя в столовую.– Спустите шторы... Нет, лучше не спускайте... Дмитрий Степанович, я послан к вам...
– Чем могу служить?– насмешливо спросил доктор, присаживаясь за стол, покрытый прожженной и грязной клеенкой.– Садитесь, рассказывайте...
Говядин схватил стул, кинулся на него, поджав под себя ногу, и, брызгаясь, громко зашептал в самое ухо доктору:
– Дмитрий Степанович... Только что на конспиративном заседании комитета Учредительного собрания проголосовано
– Министра?– переспросил доктор, опуская углы рта, так что весь подбородок собрался складками.– Так, так. А какой республики?
– Не республики, а правительства... Мы берем в свои руки инициативу борьбы... Мы создаем фронт... Мы получаем машину для печатания денег... С чехословацким корпусом во главе двигаемся на Москву... Созываем Учредительное собрание... И это - мы, понимаете - мы... Сегодня была горячая стычка. Эсеры и меньшевики требовали все портфели. Но мы, земцы, отстояли вас, провели ваш портфель... Я горжусь. Вы согласны?
В это как раз время так страшно ухнуло за речкой Самаркой, - на столе зазвенели стаканы, - что Говядин вскочил, схватившись за сердце:
– Это чехи...
– Громыхнуло опять, и, казалось, совсем рядом застучал пулемет. Говядин, совсем белый, снова сел, подвернув ногу.
– А это красная сволочь. У них пулеметы на элеваторе... Но сомневаться нельзя, - чехи берут город... Они возьмут город...
– Пожалуй, я согласен, - пробасил Дмитрий Степанович.– Хотите чаю, только холодный?
Отказавшись от чаю, в забытьи, Говядин шептал:
– Во главе правительства стоят патриоты, - честнейшие люди, благороднейшие личности... Вольский, вы его знаете, - присяжный поверенный из Твери, прекраснейший человек... Штабс-капитан Фортунатов... Климушкин это наш, самарский, тоже благороднейший человек... Все эсеры, непримиримейшие борцы... Ожидают даже самого Чернова, - но это величайшая тайна... Он борется с большевиками на севере... Офицерские круги в теснейшем блоке с нами... От военных выдвигается полковник Галкин... Говорят, что это новый Дантон... Словом, все готово. Ждем только штурма... По всем данным, чехи назначили штурм на сегодня в ночь... Я - от милиции. Это ужасно опасно и хлопотливо... Но надо же воевать, надо жертвовать собой...
За окном раздались громкие и нестройные звуки военных труб "Интернационал". Говядин согнулся, лег головой на живот Дмитрию Степановичу; соломенные волосы его казались неживыми, как у куклы.
Солнце закатилось за грозовую тучу. Ночь не принесла прохлады. Звезды затянуло мглой. Орудийные удары за рекой стали чаще и громче. От разрывов дрожали дома. Шестидюймовая батарея большевиков, стоящая за элеватором, отвечала в тьму. Стучали пулеметы на крышах. За Самаркой, в слободе, куда вел деревянный мост, слабо хлопали выстрелы красноармейских сторожевых охранении.
Туча наползала, ворча громовыми раскатами. Наступала непроглядная темень. Ни одного огонька не виднелось ни в городе, ни на реке. Только мигали зарницами орудия.
В городе никто не спал. Где-то в таинственном подполье непрерывно заседал комитет Учредительного собрания. Добровольцы из офицерских организаций нервничали по квартирам, одетые и вооруженные. Обыватели стояли у окон, вглядываясь в ночную жуть. По улицам перекликались патрули. В промежутки тишины слышались уныло-дикие свистки паровозов, угонявших составы на восток.