Хождение по мукам (книга 3)
Шрифт:
Весь остаток дня шли на рысях - где только было возможно. Темной ночью, когда уже не видать конских ушей, выслали разведчиков поискать поблизости затерявшееся в непроглядной тьме село Рождественское. Остановились, не спешиваясь, и долго ожидали. Вадим Петрович придвинул лошадь к лошади Телегина; коснулся коленом его колена.
– Ну?– спросил он.– Может быть, все-таки объяснишь?.. Разговаривать с тобой можно?
– Можно.
– Для чего ты устроил этот спектакль?
– Какой спектакль, Вадим?
– С незаряженным револьвером...
– Ты с ума сошел!..– Иван Ильич перегнулся в седле к нему, но так ничего
– Не я вынул патроны из твоего револьвера... Начинаю думать, что ты хитрее, чем кажешься...
– Не понимаю... Смалодушничал... при чем тут хитрость... я бы на твоем месте не вспоминал бы уж...
– Не виляй, не виляй...
Говорили они тихо. Рощин весь дрожал, как на парфорсном ошейнике:
– Весь эскадрон прекрасно видел эту омерзительную сцену у стога... Знаешь, что они говорят? Что ты комедию ломал... Жизнь покупал в ревтрибунале...
– Черт знает что ты говоришь!..
– Нет! Ты уж выслушай!– Лошадь под Рощиным тоже начала горячиться. Ты должен ответить мне во всю совесть... В такие дни испытывается человек... Выдержал ты испытание? Понимаешь ты, что на тебе пятно?.. Ты не имеешь права быть с пятном...
Лошадь его, ерзая, больно хлестнула хвостом по лицу Телегина. Тогда Иван Ильич прохрипел голосом, упертым в горловую спазму:
– Отъезжай!.. Я тебя зарублю!..
И сейчас же комиссар Чесноков сказал из темноты:
– Ребята, будет вам лаяться, - патроны я вынул.
Ни Рощин, ни Телегин ничего не ответили на это. Не видя друг друга, они тяжело сопели, - один от жестокой обиды, другой - весь еще ощетиненный от ненависти. Из темноты раздались короткие, как выстрелы, голоса:
"Стой! Стой!" - "Что за люди?" - "Не хватай..." - "Чьи вы?" - "Мы свои, а вы чьи, туды вашу растуды?"
Это разведка наскочила на разведку, и верхоконные, крутясь друг около друга и боясь в такой чертовой тьме обнажить оружие и от злого задора не желая разъехаться, кричали и ругались, уже чувствуя по крепости выражений, что и те и другие - свои, красные.
"Так чего же ты за узду хватаешь?.." - "Какой части?.." - "Мать твою богородицу не спросили, - мы крупная кавалерийская часть".– "Где ваша часть?" - "Заворачивай с нами..."
Обе разведки наконец угомонились и мирно подъехали к эскадрону. Оказалось, что село Рождественское - неподалеку, за лесом и речкой. На вопрос - какая войсковая часть находится в селе - один из чужих разведчиков ответил не слишком вежливо:
– А вот приедете, узнаете...
В избе за столом сидели Семен Михайлович Буденный и два его начдива и пили чай из большого самовара. Семен Михайлович, увидев входящих Телегина, Рощина и Чеснокова, сказал весело:
– Нашего войску прибыло. Здравствуйте. Садитесь, пейте с нами чай.
Они подошли к столу и поздоровались с Буденным, лукаво поглядывающим на бродячего комбрига и его штаб (ему уже все было известно), поздоровались с начдивом Четвертой, который был небольшого роста, но с такими устрашающими усами, что их легко можно было заложить за уши, с начдивом Шестой, протянувшим каждому большую руку, сжимая ее так, будто сгибал подкову, молодое и румяное лицо его выражало глубочайший покой.
Семен Михайлович спросил, хорошо ли они расквартировали на ночь свою часть и нет ли какой жалобы или просьбы? Рощин ответил, что расквартировались, как могли, жалоб никаких нет.
– А нет, так тем лучше, -
– Боевая часть, усиленный эскадрон, - сказал Телегин.
– Кони в каком состоянии?
– Кони в прекрасном состоянии, - быстро ответил Рощин, - кованы на передние ноги.
– Скажи - даже кованы на передние ноги!– удивился Буденный.– Я думаю, зачем вам идти далеко - искать Восьмую армию, может быть, она уже не там, где была...
– Я должен подать рапорт командарму, - сказал Телегин.
– Подай рапорт мне... А что, начдивы, берем комбрига с его усиленным эскадроном?
Оба начдива согласно кивнули. Буденный из жестяной коробочки взял щепоть табаку и начал свертывать.
– Далеко ходить вам некуда, - повторил он.– Присоединяйтесь к нам. Мы так вот с начдивами как-то посидели и подумали, а подумав, решили: кони у нас жиреют, бойцы у нас скучают, - пойдем на север - искать генерала Мамонтова. Вот и бегаем, - он от нас, а мы за ним...
Семен Михайлович шутил, а дела были очень серьезные. Узнав о переходе корпуса Мамонтова через красный фронт, он рискнул своей головой, ослушался личного приказа председателя Высшего военного совета - неуклонно продолжать выполнение явно теперь глупого и давно уже опороченного, если не предательского, военного плана, - и по собственному разумению бросился в погоню за Мамонтовым. И Буденный, и его начдивы хорошо представляли себе, как яростно заскрипели перья в канцелярии главкома и какие, пахнущие могилой, угрозы ожидают их на "морзянке", на конце прямого провода. Но спасение Москвы было им дороже, чем свои головы. А спасение они видели только в немедленной погоне за Мамонтовым, в разгроме этой лучшей конницы белых. А то, что она не выдержит удара семи тысяч буденновских сабель и ляжет, порубленная, где-нибудь на широких полях между Цной и Доном, в этом они не сомневались, - лихое дело было настичь Мамонтова, который перенял у бандитов обычай сменять подбитых и усталых коней по селам и хуторам.
У Мамонтова, в его лихих, но избаловавшихся донских полках, насчитывалось значительно больше сабель. Но он не искал встречи с Буденным, он боялся гнавшегося за ним опытного противника: это была уже не партизанская конница, но самое страшное, с чем - не дай боже встретиться, сшибиться в чистом поле, - регулярная русская кавалерия. Буденный двигался медленнее, но умнее, - то выбирал короче или удобнее дорогу, то жал Мамонтова в такие места, где трудно было добыть фураж или свежих коней.
День за днем шла эта погоня, смертельная игра двух мощных конниц. Дымами с заревами в осенних туманах отмечался путь Мамонтова. Он набрасывался на тыловые части красных и торопливо отскакивал в сторону. И, наконец Буденный обманул и настиг его. Ранним утром, чуть только проступили угольные очертания старых ветел на огородах, Семен Михайлович ворвался с эскадроном в плохонькую деревеньку, где ночевал Мамонтов.