Хождение по мукам (книга 3)
Шрифт:
Катя постучала в кухонную дверь. Немного спустя дверь открыл маленький человек, бледный, как бумага, блондин, в очках, с большой всклокоченной головой:
– Я же кричу вам, что дверь не заперта. Что вам нужно?
– Простите, я хотела спросить: здесь еще живет Марья Кондратьевна, старушка?
– Да, здесь, - ответил он голосом, каким рассуждают о математических формулах.– Но она умерла...
– Умерла! Когда?
– Как-то недавно, точно не помню...
– Что же я буду делать теперь?– растерянно проговорила
– Понятия не имею - ваша или не ваша эта квартира, но она занята...
Он хотел было уже закрыть дверь, но, видя, что у красивой женщины глаза полны слез, помедлил.
– Как это неприятно... Я прямо с вокзала, - куда же теперь деваться? Два года не была в Москве, вернулась домой и - вот...
– Домой вернулись?– переспросил он с изумлением.– В Москву?..
– Да. Я все время жила на юге, потом на Украине...
– Вы что - ненормальная?
– Нет... А почему, - разве вернуться домой так странно?
На истощенном, бумажном лице этого человека тонкие губы приподнялись с одного угла, морща ввалившуюся щеку:
– Вы что же - не знаете, что в Москве умирают с голоду?
– Я слышала, что с едой плохо... Но мне мало нужно... Потом - ведь это же временно... Когда очень трудно - лучше быть дома.
– Вы, собственно, кто же такая?
– Я - учительница, Рощина Екатерина... Да я вам сейчас покажу...
Катя зубами начала развязывать узелок на холщовом мешке. Достала удостоверение Наркомпроса.
– Я работала до самой эвакуации в Киеве, в русской школе для самых маленьких... Нарком потребовал, чтобы я ни за что не оставалась при белых... Я бы сама не осталась... И дал еще вот это письмо к наркому Луначарскому... Но оно запечатано...
Человек прочел удостоверение, прочел адрес на конверте, - все движения у него были замедленные.
– Собственно, комната старухи никем не занята. Если вам непременно хочется жить именно здесь, - въезжайте... Хотя здесь все гниль и рухлядь... В Москве можно занять любой пустой особняк.
Он посторонился и пропустил Катю в полутемную кухню, заваленную изломанной мебелью. Он указал на ключ от комнаты старухи, висящий на гвозде в закопченном коридорчике, и медленно ушел к себе (в бывший кабинет Николая Ивановича). Катя с трудом отворила дверь в душную комнату с двумя окнами, залепленными снаружи грязными лепешками. Это была ее спальня, и на том же месте стояла ее кровать, и все так же на стене висел резной шкафчик-аптечка с поблекшим Алконостом и Сирином на дверцах, - из него она взяла тогда морфий. Покойная Марья Кондратьевна стащила сюда лучшие вещи со всей квартиры, - диваны, кресла, этажерочки были навалены друг на друга, поломанные и покрытые паутиной и пылью.
Катю охватило отчаяние, - в огромной, раскаленной под июльским солнцем, пустынной и голодной Москве, в этой загроможденной ненужными вещами, непроветренной комнате нужно было начать жить, начать третий круг своей жизни. Она села на голый
Почему нельзя было там остаться навсегда?
Катя слезла с кровати, чтобы принести немного воды, - размочить сухую булочку, привезенную из Киева. Но даже стакана не нашлось, чтобы начать жить! Катя уже сердито вытерла глаза и пошла к бледному человеку.
Тихонько постучав, она сказала тоненьким голосом:
– Простите, пожалуйста, я вам все мешаю...
Он медленно подошел, отворил дверь и, будто с трудом соображая, пристально глядел на Катю.
– Простите, пожалуйста, нет ли у вас стакана, мне хочется пить.
– Меня зовут Маслов, товарищ Маслов, - сказал он.– Какой вам нужен стакан?
– Какой-нибудь лишний...
– Хорошо...
Он пошел в глубь комнаты, оставив дверь открытой, и Катя увидела много книг на прогнувшихся полках из неструганных досок, раскрытые книги и рукописи на письменном столе, жалкую железную койку, на которой тоже валялись книги, мусор на полу и пожелтевшие газеты на окошках. Маслов все так же замедленно вернулся к Кате и подал ей грязный стакан:
– Можете его взять совсем...
В кухне Катя с трудом пробралась к раковине, доверху заваленной мусором, но вода шла. Вымыв стакан, Катя с наслаждением напилась и вернулась к себе. Ей захотелось - раньше, чем съесть булочку, - отворить окна и хотя бы немного помыться. Но отодрать замазанные рамы оказалось нелегко. Катя долго возилась, ковыряла, колотила ножкой от стула по шпингалетам, громко вздыхала. На шум явился Маслов и некоторое время с тихим изумлением глядел на Катю.
– Зачем вам понадобилось отворять окошки?
– Здесь можно задохнуться.
– Вы думаете, уличный воздух будет чище? Пыль и смрад. По всем дворам гниет... Не советую.– Катя выслушала это, стоя на подоконнике, поджала губы и опять принялась стучать ножкой от стула.– Предположим, вы отворите, а на ночь опять придется затворять... Зачем лишние усилия...
Шпингалет наконец поддался, Катя соскочила с подоконника, распахнула окно и высунулась, жадно вдыхая уличный воздух.
– Да, да, - раздумчиво проговорил Маслов, - проблему города мы не решили.– Колени его вдруг, дрыгнув, подогнулись, он оглянулся - куда бы сесть - и прислонился к косяку, засунул большие пальцы за шнурок, слабо перепоясывавший его холщовую несвежую рубашку.– Стаял снег, и вся грязь, мусор, собачья, кошачья и даже лошадиная падаль осталась на улицах и дворах... Кое-что смыло дождями, но это не решение проблемы...