Хозяева старой пещеры

Браун Жанна Александровна

Ребята стояли не двигаясь.

— Вы слышали?

— Пусть он сначала пушку отдаст! — наконец сказал Санька.

— Какую пушку? — Нина Петровна повернулась к сыну. — Какую пушку?

— Вот, вот, — сердито сказал Кудрявый. — Скоро с ножами друг на друга полезут…

— Шли бы вы отсюда, Николай Ильич! — в сердцах сказала Нина Петровна. — Какую пушку, Ким?

— Не знаю. — Ким отвернулся.

— Не знает? Очень хорошо знает! Пусть отдаст! — наперебой загалдели приборовские. — Сами не умеют, а на чужое зарятся!

— Сами не умеют! — передразнил Гошка. — Чего пристали? Мы

никакую пушку не видели!

— Бывают же такие люди — не знают, а говорят! — сказала Юлька, воинственно размахивая кулаком.

— А хотя бы! Я у вас ничего не брал!

— И мы у тебя не брали!

— Нет, брали!

— Нет, не брали!

— Хватит! — крикнула Нина Петровна и подняла вверх руки. — Тише! Ким, сейчас же отдай Сане то, что ты взял!

— Да нет у меня ничего!

— Нет? Честное слово?

— Честно, нет!

— Врёт он, Нина Петровна, — убеждённо сказал Санька. — Врёт!

— Вру?! Чтоб мне на второй год остаться, если вру!

Это была сильная клятва. Санька растерялся. Если Ким не брал — куда же подевалась пушка? И почему этот дачник знает про неё? Он молча растолкал ребят и побежал домой.

— Нина Петровна, — позвал шофёр грузовика, до сих пор спокойно куривший на подножке кабины. — Куда везти? Мне пора в гараж.

— Везите в Заборовье, — сказала Нина Петровна, — через мост и сразу налево. На скат у реки, знаете? Впрочем, я сама с вами поеду…

Ким с Гошкой переглянулись. В этом скате их пещера!

— Что это, мам? — спросил Ким.

— Памятник, — коротко сказала Нина Петровна и пошла к грузовику.

— Вот это да! Чуть совсем не забыл! — Гошка хлопнул себя руками по коленям. — Это погибшим на войне памятник! Двадцать второго июня установят! Побежали скорее, посмотрим, как сгружать будут! Айда, Юлька!

И ребята помчались следом за грузовиком, тяжело ухающим на рытвинах дороги…

Подойдя к дому, Санька плотно прикрыл за собой калитку.

— Всё в порядке?

— Ага! — Митька снял с двери замок.

Алёша лежал возле оторванной доски на полу, привалившись плечом к стене.

— Послушай, — сказал Санька и присел возле него на корточки. — Ты вправду знаешь, где пушка?

— Знаю, — кивнул Алёша.

— Не врёшь?

— Зачем?

— Верно. Не с чего тебе врать, — вздохнул Санька и, морщась, потёр оцарапанную Юлькой щёку.

— Не скажешь?

— Нет! — твёрдо сказал Алёша. — Ни за что!

— Эх, ты… — Санька грустно покивал клювастым носом. — Делал, делал, а они… Всё равно скажешь! — неожиданно взорвался он, — Жрать захочешь — скажешь! Герои до чужого труда! — он повернулся и, резко наклонившись вперёд, почти выбежал из сарая.

Дверь захлопнулась.

— Сань, и долго мне здесь сидеть? — спросил Митька за дверью.

— Пока пощады не запросит.

— А ты куда?

— На ферму схожу. Матери обещал сена подкосить. Я быстро. Смотри — никуда ни шагу!

— Ладно, — вздохнул Митька и через минуту жалобно: — Сань, ты мне… эт-та… как его… хоть хлеба вынеси. Кишка к кишке прилипает…

Алёша перевернулся на спину и вытянул ноги. Душно как, и правда есть хочется… Он зевнул. Бабушка говорит: сон — лучшая еда. Попробуем. Но сон не шёл. Что-то неясное будто тревожило

его, и он никак не мог понять — что, и от этого положение, в какое он попал, стало казаться ему хуже, чем было на самом деле. По своему обыкновению, Алёша стал припоминать всё, что произошло, пытаясь в воспоминаниях отыскать причину неприятного чувства. Что же это могло быть? Плен? Ерунда. Сколько бы они ни держали его здесь, Алёша всё равно не выдаст тайну пушки. Пушка… Как Санька разозлился: «Герои до чужого труда». А лицо у него было грустное: «Делал, делал, а они…» Так вот отчего у него остался неприятный осадок, неожиданно понял Алёша. Саньке жаль не пушки, а свой труд… Но не может же Алёша предать Кима? А почему, собственно, Алёша на стороне Кима? Кто же из них прав? Алёша закрыл глаза и начал вспоминать книгу «Спартак», чтоб отогнать неприятные мысли.

…Часа через два к Санькиному дому подошла маленькая, сгорбленная старушка в низко надвинутом на лоб белом платке и длинной сборчатой юбке. Старушка остановилась у калитки и поставила на землю плетёную корзину.

— Охти… чижало-то как! — невнятно прошептала она и со стоном выпрямилась, держась рукой за поясницу. Всё лицо старушки было забинтовано. Снаружи остался только самый кончик коричневого носа да один глаз, спрятанный за выпуклым стеклом очков в тонкой золотой оправе.

< image l:href="#"/>

Митька с любопытством наблюдал за незнакомой бабкой.

— Сыночек, — прошептала старушка и поманила Митьку рукой в чёрной кружевной перчатке, — сыночек…

— Чего вам? — Митька подошёл к калитке. — Эта-та… как его… никого дома нет…

— Ахти, беда-то какая! — сдавленным шёпотом сказала старушка и села на корзинку, словно у неё подкосились ноги. — С сердцем у меня чтой-то не того, и зубы болят. Позови, сыночек, Марусю, ты не её сын-то будешь?

— Да нету тёти Маруси, — сказал Митька и с жалостью поглядел на старушку, — на ферме она. Я вам воды принесу, хотите?

— Не надо воды… Ты лучше Марусю сбегай позови… Я ей подарок привезла, а мне на поезд надо… Сбегай за ней, сынок, на тебе за это яблочка…

Старушка вытащила из корзины яблоко и неожиданно ловко бросила его Митьке.

Митька поймал яблоко на лету.

— Сейчас, бабушка, я мигом! — сказал он. — Вы тут, — он оглянулся на сарай, плотнее прикрыл дверь, — а вы тут посидите. Я… эт-та… как его… я быстро. — И он радостно запылил по дороге.

Когда Митька скрылся за поворотом, старушка оглянулась по сторонам и, подобрав подол длинной юбки, резво шмыгнула в сарай.

— Алёша! — позвала старушка. — Ты здесь?

Алёша открыл глаза и удивлённо уставился на незнакомую старуху, у которой поверх бинта блестели бабушкины очки в золотой оправе.

— Привет! — сказала старуха и, подбежав к Алёше, стала ловко распутывать верёвки на руках и ногах пленника. — Давай быстрее!

— С-спасибо… — Алёша никак не мог опомниться. — С-спасибо большое…