Хозяин болота
Шрифт:
— Как же я с такого расстояния писать буду? — возразила Ирина. — Мне ближе надо.
— Спугнешь, — отрезал Аникеев. — Не пущу.
И вдруг дочь вышла из повиновения, встала во весь рост, подхватила этюдник и пошла прямо на островок. Никита Иваныч обомлел.
— Назад! — прошипел он и быстро-быстро пополз следом. — Кому сказал?
Между тем Ирина остановилась в десяти шагах от островка и спокойно поставила этюдник на ножки. При этом у нее что-то звякнуло, как показалось, оглушительно. Аникеев зажмурился. Дочь же быстро достала холст на подрамнике и, закрепив его, принялась выдавливать краски на палитру.
Однако журавль что-то бормотнул, отчего послышался бурный писк из гнезда, и прочно встал на кочку.
— Тьфу ты… — Завхоз выругался и, не скрываясь больше, подошел к дочери.
— Он мне позирует, — сказала Ирина, густо намазывая красную краску на холст. — Ты не волнуйся, папа.
Аникеев плюнул еще раз и сел спиной к журавлю. Тот как-то по-гусиному гоготнул, и птенцы в гнезде дружно подхватили родительский крик, напрягая горлышки.
— Тихо! — приказала Ирина. — Не базарьте и не шевелитесь.
«Ну и птица пошла… — с тоской думал Никита Иваныч. — Дворняжки какие-то, а не птица».
Ирина работала. Скоро на ярко-красном фоне холста с фиолетовыми сполохами появился черный, обгорелый сук, видимо, обозначавший журавля. За ним проступали чьи-то разинутые пасти… Дед Аникеев грустно взглянул на полотно и тихо побрел в глубь болота. Подумал было спросить, не забоится ли Ирина, когда стемнеет. А то время на болоте жуткое, полнолуние. Но тут заметил, как в воздухе, болтая ногами, плавно скользит журавль и направляется к гнезду. Старик проследил за ним, пока птица не опустилась на кочку, и двинулся дальше. Дочь-то, похоже, теперь не та, что сидела с ним в скрадке лет пятнадцать назад и дрожала от страха, поджидая Хозяина. Все меняется в мире, все становится так просто, что для сказок и места не остается.
Он пришел к озеру и сел на бережок. Самый край берега чуть поднимался над болотом, отчего озеро походило на гигантскую тарелку. Здесь было сухо, и нагретая за день земля отдавала тепло. Вода стояла тихая и синее небо, луна и малиновая солнечная дорожка отражались как в зеркале. Через несколько минут солнце село, и угасающая заря медленно перекрасилась в вишневый цвет и надолго застыла на горизонте, как перевернутая лодка. Никита Иваныч откинулся на спину и подумал: «Хорошо бы, если кто-нибудь взял Ирину замуж и научил бы ее по-настоящему рисовать. Есть же у них в городе мужики-художники. Ведь должны быть…»
Когда луна поднялась в зенит и свет ее раскалился до белизны, Хозяин осторожно высунул голову из воды и огляделся. На берегу спал человек, а так все было тихо и спокойно. Хозяин перевел дух и задышал часто-часто, прочищая легкие и гортань. Звенящий шорох пронесся над болотом, и от чистого воздуха у него закружилась голова. Он чуть взмахнул под водой своими конечностями, обнажая длинную шею и туловище, затем, приоткрыв клювообразный рот, медленно поплыл к берегу. Теперь Хозяин видел далеко, правда, немного мешал туман над самой землей, и он не сразу заметил еще одного человека, который возился с какими-то предметами и ничего вокруг не видел. Хозяин не спеша поднялся на берег и остановился возле спящего человека, опасаясь, как бы случайно не раздавить его своей тушей.
Какое-то неясное предчувствие томило маленькую голову Хозяина…
Никита Иваныч проснулся от холода и сразу вскочил на ноги.
— Мать моя! Вот это вздремнул!
Тихое утро занималось над Алейским болотом, невесомый, призрачный туман поднимался от темнеющих торфяников и таял в голубеющем небе. Луна в небе перекрасилась, покраснела, словно остывающий металл, и взялась синими пятнами окалины.
— Ирина! — крикнул Никита Иваныч и побежал к месту, где оставил вчера дочь.
Пробежав метров сто, он упал, угодив ногой в какую-то воронку, и тут же вскочил. Цепь воронок с размочаленной свежей травой и пузырями болотного газа тянулась к журавлиному островку…
— Напугает еще, — вслух сказал дед Аникеев и снова побежал. — А то и схавает — недорого возьмет.
Ирина сидела на раскладном стульчике перед этюдником покойная и счастливая. Щеки ее пылали, блестели глаза и подрагивали губы. Руки, до локтей перемазанные краской и торфом, сжимали пачку кистей, а вокруг валялись выжатые до капли, худые тюбики.
Дед Аникеев глянул на холст и отшатнулся. Уродливая, жуткая животина глядела на Завхоза грустными глазами. Тулово лежало на болоте, утопнув по брюхо, а змеиная головка на длинной шее выдавалась вперед и, казалось, высовывалась из картины.
— Ну и образина же! — сказал Никита Иваныч. — Зато как живой. Во сне увидишь — заикой останешься.
Ирина молчала. Журавли еще спали в гнезде, переплетя шеи и тесно прижавшись друг к другу.
— Он тоже — позировал? — спросил дед Аникеев, кивнув на холст.
— Да, с натуры, — устало сказала Ирина. — Пришлось усадить в такую позу, чтобы на полотне поместился.
— Плохо, — удрученно проронил Никита Иваныч, — терпеть не могу.
— Но ты же всегда хотел, чтобы как живые! — обескураженно воскликнула дочь.
— Да нет, нарисовано-то хорошо, без всполохов, — проговорил дед Аникеев. — Плохо то, что птица-то будто ручная сделалась. И Хозяин сам… Не Хозяин, а дворняга какая-то. Портрет дал с себя срисовать. Совсем худо… А сидячая птица — это разве птица?
Ирина со стуком сложила этюдник, отчего журавли в гнезде подняли головы и забеспокоились. Пронзительно закричали птенцы. В тот же миг глава семейства без разгона взмыл в воздух, а матка, оставшаяся возле детенышей, прикрыла их крыльями и угрожающе зашипела. Журавль в небе сделал круг и, крикнув, пошел в атаку на людей. Никита Иваныч заслонился рукой и стал пятиться.
— Ладно, — бросил он дочери, — жди теперь своего счастья. Говорят же: кто Хозяина увидит — тому счастье падает…