Хозяин тайги

Старжинский Н.

— Миша говорил: придет такое время, что не останется ни одного, который бы голодал… — прошептала Настя. — И сирот, говорит, не будет… У кого умерли отец и мать, о тех будут заботиться самые известные и добрые люди.

Кандауров посмотрел на девочку и задумчиво кивнул. Правильно говорит Миша. Так это и будет.

— Хорошо здесь, — со смущенным видом, как бы

признаваясь в своей слабости, сказала Настя. — Здесь всякие мысли приходят.

— Любишь это место? — удивился землемер. — Значит, оно тебе знакомо?

— Угу, —

подтвердила Настя. — Мы здесь охотились и рыбу ловили. Там, за лесом, озеро. — Девочка задумалась, глядя вдаль.

Перед ними расстилалась земля, желтая от опавших листьев и полосатая от длинных вечерних теней. Метнулась с дерева юркая белка, побежала по земле. Она вспыхивала, словно охваченная огнем, выбегая на солнце, и гасла, попадая в тень. Так она и скользила через полянку, вспыхивая и угасая, и вот нырнула за корявый красный пень. И стволы берез были красные, и небо пылало. Закат.

— Я Потому и убежала к вам. Учиться хочу, — сказала вдруг Настя.

— Знаю. Ну что ж, будешь учиться.

Кандауров, прищурив глаза, рассматривал приплюснутое солнце, исчезающее за лесом.

— Ну, будет, — сказал он таким тоном, будто упрекал себя в чем-то. — Пора идти!

Оглянувшись на Настю, Кандауров свистнул по-фазаньему.

— Я тоже умею так, — сказала девочка и, вытянув губы, в точности воспроизвела тот же звук.

Они пустились в обратный путь.

Острым взглядом таежницы Настя приметила легкие следы на земле.

— Рысь, — сказала она радостно. — Видите, рысь, — повторила она, подбегая к кривой березке и впиваясь глазами в кору дерева, пересеченную глубокими царапинами. — Вот какая рысь, — Настя показала ее рост.

Прошли еще несколько шагов.

— Бёрд! — воскликнула Настя, заметив на ветке дуба синицу.

Землемер остановился.

— Бёрд? Вот как! А кто тебя научил этому слову?

Настя посмотрела на него и ничего не ответила.

По дороге Кандауров настойчиво расспрашивал девочку о Ли-Фу, о Гжибе, о ее прежней жизни. На некоторые вопросы она отвечала, другие оставляла без ответа, только качала головой.

За полкилометра до лагеря Кандауров увидел Мишу, который бежал навстречу, прижав локти к бокам. Это была его вечерняя прогулка. Миша приблизился к землемеру и сказал, покосившись на Настю:

— Вот вы где! А знаете, Гжиба что-то замышляет. Увидите, натворит он дел!

Землемер выколотил трубку о твердый, как камень, пень и взглянул на небо. Над соснами теснились тучи.

— Ладно, в лагере поговорим, — сказал он, пряча трубку в карман.

Я знаю, вы боитесь Гжибы, — воскликнула Настя, — а я не боюсь! Он, правда, страшный… Он человека убил.

Миша вздрогнул и повернулся к Насте.

— Человека? За что же?

— Этот человек ногами на него затопал, а Гжиба схватил табуретку и ударил его, а потом в тайгу ушел.

— Вот видите, Владимир Николаевич, — возмутился Миша, — для него это

пустое дело: взял и убил человека ни за что. И ничего ему не было? — снова обратился Миша к девочке.

— Нет. Он сразу в тайгу ушел. А потом вернулся. Только избу его спалили-

Миша усмехнулся:

— Дешево отделался!

Подходя к лагерю, Миша шепнул землемеру:

— А в отношении Гжибы это новость для меня. Может быть, это просто слухи или Настя путает…

— Нет, не путает. Был такой случай, — спокойно сказал землемер. — Я знаю о нем. Как-нибудь расскажу подробности.

3

Вечером Кандауров сидел у костра, просматривая и выправляя абрис (полевой чертеж). Некоторые рабочие уже спали, другие докуривали самокрутки, готовясь ко сну.

У костра против землемера сидел Гжиба и молча зашивал ичиги. В палатке переговаривались, а здесь была глубокая тишина и даже костер горел бесшумно. Воздух был недвижим, сильнее обычного мерцали звезды в холодном небе.

К Кандаурову подошел возчик и остановился в выжидательной позе.

— Чего тебе, Фома? — спросил землемер, не отрываясь от работы.

— Что же это такое? — заговорил возчик, понижая голос, чтобы не услышали в палатке, и лицо его приняло обиженное выражение. — Это разве позволено, человека изводить? Задирает всякий, кому не лень…

— Ну-ну, оставь, Фома. Никто тебя не задирает, — успокоительно проговорил землемер, не взглянув даже на возчика.

Фома любил подсмеиваться над людьми, но сам был очень обидчив и всегда на кого-нибудь жаловался. А вот и задирают, — уныло продолжал Фома. — Чудаком, слышь, зовут. А чудак — это хуже черта. Обидно-то как!

— Кто же тебя чудаком зовет?

— Петр. Вы его уймите. Я смирный, смирный, а ведь тоже осерчать могу.

— Хорошо, — пообещал землемер. — Я не знал, что чудак — хуже черта. Будет он тебя Фомой Лукичом звать. Какие еще претензии?

— И еще есть. — Фома склонился к землемеру и зашептал на ухо, опасливо косясь в сторону костра: — Опять же Гжиба… Тот уж известно вам, как зовет… «Недотепа», — говорит. Это что ж, и ему, значит, в ножки поклониться?

— Ну хорошо, иди, — сухо сказал землемер, — займись чем-нибудь. А я приму меры, больше этого не будет. — Кандауров спрятал абрис в полевую сумку и достал оттуда книгу в темном переплете.

В костре обрушились, затрещали поленья, полыхнул огонь, и снова — тишина.

— Все с газетками? — вдруг спросил Гжиба. В его голосе было столько вызова и насмешки, что Кандауров нахмурился и внимательно взглянул на охотника. Гжиба спокойно продолжал шить, не поднимая головы, словно и не он задал вопрос.

— Это не газетка, а книга. Разве ты не видишь?

— Я все вижу, землемер. А только ни к чему это. Ты вот за тыщу верст хочешь все усмотреть, а под носом не чуешь, что творится.