Хозяин тайги
Шрифт:
Широкая улыбка засветилась на лице Петра, и оно сразу стало добрым и приветливым.
— Ну и добре. Не очень-то я их люблю.
Петр отодвинул поставленную хозяйкой тарелку с пельменями и, не переставая улыбаться, разложил на столе схему переселенческих участков. После этого начались расспросы: с кем говорил Петр, как да что.
Миша, собиравшийся прочесть отрывок из своей поэмы, вздохнул, сунул рукопись в карман и занялся едой. Сейчас присутствующим было уже не до стихов. Краем уха он прислушивался к тому, что рассказывал Петр.
— Вот и надумал я
— Что же, не дал он небе совета? — поинтересовался Фома. — Дать то дал… — Петр добродушно улыбнулся.
–
Теперь мне самому смешно, а тогда обидно стало. Долго он молчал, это хозяин-то, все меня оглядывал, недобрым таким, медвежьим взглядом, да и сам, как медведь: голова всклокочена, грудь — что твой жернов, и бородища дремучей, как лес. Прямо леший какой-то. «Ого, — думаю, куда я попал!» Осмотрел он меня с головы до ног и на дверь показывает. «Выметайся, — говорит, — отседа! Вот и весь мой совет. Домой вертай. Нашли, — говорит, — кого в тайгу присылать! Не по барину, — говорит, — говядина!» Ну, что делать? Плюнул я и ушел.
Фома хлопнул ладонями по столу и захохотал:
— Ну дела!.. Говори спасибо, что цел ушел. Не любит Гжиба вашего брата, переселенцев. Это знаешь кто? Хозяин тайги.
Кандауров покосился на Фому.
— Кто же его так зовет и почему? — поинтересовался он.
Фома неопределенно пошевелил в воздухе пальцами.
— Ну так, вообще… Хозяином он там себя держит. Как бы сказать: блюдет тайгу. А зовут… что же, все его так зовут.
— Блюдет тайгу, — повторил землемер, задумчиво наблюдая за колечком дыма, вылетевшим из трубки, — а вот кое-где «хозяевами тайги» называют самых опасных и коварных ее врагов.
Землемер умолк, попыхивая трубкой.
Мише очень хотелось расспросить Кандаурова, кого он считает врагами тайги и почему их называют хозяевами ее, но тут снова вмешался Фома.
— А кто его поймет, этого Гжибу, может, и он такой. Темный человек! А грубиян, задира — не приведи бог! Всю деревню в страхе держит. Прямо злодей…
2
— Это кто злодей? Может, я злодей? — послышался вдруг пронзительный голос с порога. — А ну, давай ответ, а ну!..
Все обернулись. В дверях стоял лохматый, краснорожий мужик и дерзко посматривал на собравшихся воспаленными глазами. Эго был тот самый Силантий, которого Кандауров рассчитал за пьянство.
— Не болтай лишнего, — сказал он, погрозив Фоме пальцем. — Смотри, доберусь еще до тебя! А ты… — он повернулся к Петру, — с тобой разговор особый. На шею к нам хочешь сесть? Н-не позволю… — Силантий шагнул, покачнулся, чуть не упал. Он перевел пьяные глаза на Каядаурова, и они загорелись дикой злобой. — И т-ты, землемер, бер-ре-гись! Это все от тебя идет. Ты пошто меня уволил? Смотри!..
— Ну, все сказал? — проговорил Кандауров, продолжая посасывать свою трубочку. — А теперь уходи! — Он наблюдал за непрошенным
— А почему такое — уходи? — топнув ногой и выпячивая грудь, прохрипел Силантий. — Имею право, как я тоже работал и… это самое… содействие оказывал. — Он вдруг перекосил рот, изображая улыбку, поклонился в пояс и развел руками. — Хлеб да соль честной компании! П-пельмени, в-выпивка… Ж-житуха!.. — Силантий сделал с трудом еще два шага и бросил на стол сверток. Из бумаги, пачкая скатерть, вывалились куски сырого мяса. — Моя доля, — с пьяным бахвальством пояснил он и полез в карман пиджака, откуда высовывалось горлышко бутылки.
— Ну, знаешь ли!.. — закричал Миша, направляясь к Силантию. — Убирайся сейчас же! Мы тебя не звали. Еще грозит… — Лицо практиканта пылало. Он протянул руку, чтобы схватить хулигана за шиворот и вывести вон.
С этим же, видно, намерением подходил к скандалисту с другой стороны Панкрат Саяпин. Но Ли-Фу, проскользнувший меж стульев, раньше всех оказался около Силампия. — Тебе какой люди? Тебе глупый люди, — укоризненно, но не повышая голоса, сказал он. — Тебе иди проспись!
Ли-Фу быстро собрал со стола куски мяса и сунул Силантию в карман. Тот растерянно заморгал.
— Ой, не видал я тебя, Василь Иваныч уж ты тово… не серчай!..
— Ну, иди твоя, иди, — повторил дунган и, взяв Силантия за плечо, повел к двери.
— Его не надо дериса! — пояснил Ли-Фу, выпроводив пьяного. — Ваша умный, его глупый. Его лицо потеряй. Так наша говори, — он повернулся к Мише. — Твоя никогда не сердиса. Его шибко туда-сюда бегай, кричи, ругайся, а твоя молчи. Твоя — умный, сильный, его все равно — ребенок.
— Это-то так, — согласился Миша, с уважением глядя на Ли-Фу. — «Умеет Василий Иванович с людьми обращаться, — подумал он, — прямо укротитель! Взглянул, сказал два слова, и скандалист отступил… Чудеса!»
Но Фома, видно, остался недоволен.
— Зря это вы так с ним, неласково, — проговорил он, вздыхая и с грустью поглядывая на опорожненные бутылки. — Человек пришел посидеть, закусить. И ведь не с пустыми руками, главное. Выпили бы с Силантием, помирились бы с ним…
— Был когда-то и Силантий человеком, — вставил Мешков, сочувственно покачивая головой, да вот удача его огубила…
Почему удача сгубила Силантия, Мешков не стал объяснять, но долго еще покачивал головой и вздыхал.
3
— Ладно уж, будет о нем, — сказал Миша. Ему вдруг показалась лишней эта пирушка, стало жаль того легкого и радостного настроения, с которым он шел сегодня на пельмени.
Кандауров тоже хмурился.
Мимо окон по деревенской улице во всю ее ширину шли, обнявшись, девушки и звонко пели:
Комсомольца любить, Надо измениться: Крест на шее не носить, Богу не молиться.Девушки пели задорно. Ближние, проходя, заглядывали в окна избы, улыбались.