Хозяин тайги
Шрифт:
Известно было, что Фома не жил долго на одном месте. Придет в какое-либо село гол как сокол, подрядится лес сплавлять или пристанет к артели старателей и ломает хребет днем и ночью, не жалея сил. Смотришь, через год, через два он уже обзавелся каким ни на есть хозяйством, жилье соорудил, лошаденку немудрящую завел. Но ненадолго все это. Хоть и хитрый мужик, а обязательно на чем-нибудь да сорвется, втравят его в какое-нибудь непутевое дело, погорит он, задолжает, разорится, на все махнет рукой, избенку, лошаденку продаст, хозяйство прахом пойдет, и снова гол как сокол, я снова едет в другое место,
— А почему не вернешься в родные места? — поинтересовался Миша. — Ведь лучше их ничего, говоришь, не встречал.
— Это в Фомичевку-то? — ухмыльнулся Фома. — А туда, паря, обратной дороги нет. — Он подмигнул Мише и принялся, не торопясь, скручивать «козью ножку». — Забыл я теперича, как идти туда. Деревенька наша в самой что ни на есть глухомани таежной, об ней и начальству-то ничего не было известно.
— А как же подати и налоги? — усомнился Мешков.
— Эх, милый человек! Какие подати! Что ты! Собирать, собирали, помню, в прежние времена. И человек такой был, что обходил хозяев. Соберем по осени, сколько положено, а потом сами же сообща и пропьем. — Фома захохотал, засмеялись и другие.
— Ну, сам посуди, — продолжал Фома, затягиваясь самосадом и косясь на Мешкова. — Кто к нам туда пойдет? Леса кругом дремучие, болота зыбучие, пойди проберись. Вот оно как! Уйти оттуда — ушел, да и то не по дороге, а по тигриной тропе. Расступилась тайга-матушка: убирайся, мол, ежели не любо здесь. И сомкнулась обратно за плечами на веки вечные. А тропа та, видно, травой заросла, водой ее залило, буреломом завалило. И мыкаюсь я с этих пор по белу свету, как перекати-поле, все деревеньку свою старую ищу. Вот к вам теперь пристал, думал, поможете на след ее напасть.
— И все-то ты выдумываешь, — не выдержал Миша. — Нет такой деревни. Сам ее придумал, потому и Фомичевкой назвал.
— Нет есть, — посмеиваясь, повторил Фома. — Коли говорю, значит есть, только пути туда заказаны.
— Эх ты, несознательный элемент! — рассердился Миша. — Все о такой деревне мечтаешь, где бы никто не мешал в богатеи выйти.
— А я и здесь выйду. Изловчусь и выйду.
— Не выйдешь, Фома, условия у нас неподходящие, — суховато заметил Кандауров. — Вот если бы старое время вернуть для тебя, тогда еще, может быть…
— Верно, верно, Фома, — поддержал Кандаурова Миша и отчужденно глянул на возчика. — Смотри, ноги поломаешь на этих своих тигриных тропах. Только о себе и думаешь, только о себе и говоришь…
— А ты об ком думаешь?.. Ну, об ком?..
— Да ты пойми, ведь мы — землеустроители! Понятно тебе? Землеустроители, — повторил Миша раздельно. — Всю землю должны устроить, в порядок привести.
— Как же, устроишь ее. Устроитель!
— А вот и устроим! Только не так нужно жить, как ты живешь. Взять Ли-Фу… Он тоже уехал из родных мест, как ты на своей Фомичевки, но не для себя счастья ищет, — мечтает помочь родному народу. — И Миша принялся рассказывать о замысле Василия Ивановича. В этот момент послышался осторожный стук в дверь.
«Он, — подумал Миша. — Легок на помине! Что-то скажет Владимир Николаевич? Как бы не рассердился».
Утром
Миша вскочил и побежал к двери. Это в самом деле был Ли-Фу. Несколько смущаясь, Миша ввел его в комнату.
Василий Иванович, Ли-Фу — мой исцелитель! — торжественно отрекомендовал он дунгана.
Ли-Фу скромно, но с достоинством поклонился, пожелал всем приятного аппетита и поздоровался за руку сначала с Кандауровым, затем со всеми «стальными. Землемер вопросительно посмотрел на Мишу, а тот подсел к нему и с виноватым видом зашептал на ухо объяснения. Бурденкова поставила на стол еще один прибор. Видя это, Фома изобразил притворный ужас на лице, замахал руками.
— Ты что, сдурела? — напустился он на хозяйку. — Ты чего даешь? Тут палочки нужны. Китайцы разве вилкой едят? — Он отвернулся, прикрыл горстью рот и захихикал.
Ли-Фу привстал со своего места и, вежливо улыбнувшись, вернулся к Фоме.
— Моя родился Китай, но китайсыка обычаи моя не шибко соблюдай, — пояснил он. — Моя родом из Синьцзян, но умей и вилка-ложка кушай. — Снова сев на свое место и лукаво потупив глаза, Ли-Фу добавил: — А вот твоя к Василь Иванычу гости ходи, моя тебе дунгансыка кушанья угощай и палочка давай, а вилка-ложка не давай.
— Я тогда голодный останусь, не умею с твоими палочками управляться, — проворчал Фома под общий хохот. — Я уж тогда лучше рукой.
— Все думай: моя — китайсыка люди, — проговорил Ли-Фу, — а моя Василь Иваныч зови, моя есть дунган.
— Ну дунган, так дунган, — согласился Кандауров. — И дунган человек, и китаец человек.
Вскоре после прихода Ли-Фу к компании присоединился, наконец, и Петр — старший рабочий отряда. Это был человек средних лет, небольшого роста, но плотный, с крупными чертами лица и сосредоточенным взглядом.
Петр поздоровался, тяжело опустился на лавку и вздохнул. Присутствующие оживились, задвигали стульями, заулыбались. Саяпин налил ему водки, Мешков пододвинул заливное. Петра любили и уважали в отряде. Только Фома относился к нему как бы с усмешкой. Впрочем, он так ко всем относился, даже к самому себе. Он и сейчас не упустил случая позлословить на его счет.
— Ну его, председатель, не выбрал? — Фома звал так Петра, который был бригадиром в сельскохозяйственной артели и приехал на Дальний Восток из засушливых районов Донбасса. Чтобы лучше изучить участки и выбрать для своей артели самый хороший, Петр нанялся рабочим в землеустроительный отряд. — Все привередничаешь? За советом к старожилам ходишь? А мы тут без тебя все пельмени поели.