Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь
Шрифт:
Короче говоря, в этом Кырбоя кипит работа, о которой в реальном Кырбоя и понятия не имеют; в реальном Кырбоя, правда, выстроили жилой дом, но досками его так и не обшили; в дождь бревна намокают, и в щелях заводится гниль. Здесь вывезли с поля немало камней, свалив часть их у реки, где предполагалось соорудить мельничную запруду, а остальные там, где намечалось поставить скотные дворы, однако ни того, ни другого до сих пор не видно. Вокруг камней пышно разрослись сорняки; а на камнях греются ящерицы, где их порой настигает загорелая детская рука.
Года
Этого, реального Кырбоя Рейн не любит; да и едва ли найдется человек, который любил бы его, во всяком случае, Рейн такого не знает. Из тех, кого уже нет в живых, его любил, пожалуй, один только Оскар, считавший, что именно здесь он сможет «развернуться»; однако и Оскар не любил Кырбоя больше всего на свете, иначе он не покончил бы с собой, когда от него сбежала жена.
Зато Рейн любит свое воображаемое Кырбоя больше всего на свете. Он уверен, что, будь ему столько лет, сколько было Оскару, и случись так, что от него убежала бы молодая жена, он и не подумал бы лишать себя жизни, а только еще сильнее привязался бы к Кырбоя.
Оскар не мог представить себе Кырбоя без молодой жены, ради которой он, пожалуй, и купил эту усадьбу, а Рейн может, нынче он убежден, что может. Когда умерла жена, Рейну сперва было одиноко и жутко в Кырбоя, особенно в этом реальном Кырбоя, которое покойница любила называть старой развалиной, но потом Рейн отошел от всего, что напоминало ему об этой развалине. Он часто уходил в лес, где не было покосившихся строений и завалившихся изгородей, и там ему начинало казаться, что в Кырбоя вовсе не так уж жутко и пусто, хоть жена и померла.
Рейн бродил по лесным дорогам, изборожденным такими глубокими колеями, что колеса уходили в них по самую ступицу, но он не замечал их, а видел перед собой гладкую, белеющую среди деревьев дорогу, по которой телега катится с легким хрустом, точно по яичной скорлупе.
В воображаемом Кырбоя хороша не только дорога, ведущая через деревню к шоссе, по которому можно проехать в церковь и в город, — гладкой и широкой стала и та глухая лесная тропа, что ведет в Мядасоо, Метстоа и Пыргупыхья; дальше можно пройти только пешком, от островка к островку, через болота и трясины, через канавы и ручей, пока снова не выйдешь на изрытую колеями проселочную дорогу, по которой иди хоть на край света. Правда, Рейн не ходил по этой дороге дальше Пыргупыхья, но многие ходили и рассказывают, что эта лесная дорога не имеет конца, она бежит все вперед и вперед, до новых полей и тучных нив, минует их и опять мчится
Такие удивительные дороги проложены в воображаемом Кырбоя; о них-то и думает Рейн, сидя вечером в канун яанова дня на пороге дома и поджидая свою единственную дочь. Работники ушли в луга, сгребать и свозить в сарай первое душистое сено. Крыша сарая плохо защищает от дождя, хотя истлевшая солома и прикрыта кусками еловой коры; но Рейна это не тревожит, ведь в его Кырбоя царит полный порядок, его Кырбоя точно колокольчик, — его звон Рейн и слушает сейчас, сидя на пороге своего дома и поджидая дочь.
5
Грохот повозки, донесшийся из леса, вывел Рейна из задумчивости.
«До кривой сосны доехали», — сказал он себе; это старое полузасохшее дерево росло там, где большак сворачивает вправо, к деревне и шоссе, тогда как другая дорога, поуже, тянется мимо ворот Катку до Мядасоо, Метстоа и Пыргупыхья.
Да, конечно, грохот повозки доносится от этой кривой сосны — ее толстые корни так заплели тут дорогу, что стук телеги переходит в настоящий грохот. Значит, еще каких-нибудь четверть версты — и они подъедут к воротам Кырбоя, завернут сюда, если, конечно, это та повозка, та лошадь, те люди.
Никогда еще Рейн не ждал дочь с таким нетерпением, даже в тот день, когда она впервые после многих лет разлуки приехала в родную усадьбу, под родительский кров. Сегодняшний приезд дочери внесет большой перелом в жизнь Рейна. Этот перелом будет не менее значительным и ощутимым, чем тот, первый, когда Рейн по настоянию брата отказался от должности учителя и поселился в Кырбоя на правах хозяина. Этот, второй перелом станет для него событием более значительным и ощутимым, чем смерть брата, оставившего ему в наследство Кырбоя. Ведь тогда Рейн еще не так сжился с Кырбоя и со всем этим лесным краем, как теперь, когда ему предстоит отойти от дел.
Поджидая сегодня дочь, Рейн особенно волновался еще и потому, что не знал, как она ответит на его предложение, — согласится ли навсегда остаться в Кырбоя и на каких условиях. Рейн ничего не знал о намерениях дочери, ведь она так и не ответила на его письмо, только известила о приезде — мол, приеду тогда-то и тогда-то, с таким-то поездом, прошу прислать за мной лошадь. Это лаконичное письмо еще раз показало Рейну, насколько права была Мадли, когда утверждала, что у Анны словно бы чужая кровь.
Но отец не мог даже упрекать дочь за ее равнодушие к его предложению и к самому Кырбоя; ведь чем было Кырбоя для Анны? Разве она родилась здесь или выросла? Нет! Родилась Анна за несколько десятков верст отсюда, в школьном доме, стоявшем между тремя большими деревнями, и в Кырбоя приехала уже большой девочкой. Если бы она хоть потом жила здесь постоянно, а то ведь и этого не было. Анна училась в городе и проводила в отцовской усадьбе только летние месяцы, а окончив школу, она, как и многие ее подруги, покинула родные края, надеясь в столице найти свою судьбу и счастье.